Он наклонился к ней немного, почти незаметно, и замер. Потом наклонился ещё, и хотя движение снова было еле различимым, она ощутила тепло его губ и его дыхание на своём лице. Кира потянулась к этому теплу — неосознанно, как цветок тянется к солнцу. И, за долю секунды до поцелуя осознав его неизбежность, Кира ощутила, как от ног до самого горла пробегает волна, похожая на морскую: когда сначала хочется выскочить, а потом привыкаешь, и оказывается, что то, что грозило холодом, приносит наслаждение.
Вэл поцеловал её мягко, нежно, едва касаясь губами губ. Кире стало невероятно хорошо. Мир её выворачивался наизнанку, становился совершенно другим. В новом, изнаночном, мире, хотелось, чтобы поцелуй не заканчивался никогда. В старом мире от него хотелось бежать. С Димой она чувствовала свою голову бруском раскалённого железа, зажатого между наковальней широкой ладони мужа и молотом его сильных жёстких губ. Дима умудрялся бить, даже целуя, бил, словно хотел выковать из неё что-то другое, или, наконец, уничтожить уже навсегда.
Вэл поднял голову и разомкнул руки. Дал ей одного щенка, сам подхватил двоих. Кира расстроилась, как маленькая девочка, которую посреди праздника погнали спать, но постаралась не показать виду. Ноги её были ватными и слегка дрожали, и сделав пару шагов, она поняла, что её шатает из стороны в сторону, но сделала вид, что это из-за щенка, который вертелся у неё в руках, норовя лизнуть в нос.
Они устроили щенков в сарае и легли спать. Держались друг от друга подальше, не смотрели друг другу в глаза, отворачивали смущённые лица: никто из них не знал, как и что теперь нужно и можно говорить, они всё ещё были слишком чужими друг другу, слишком мало их связывало.
И вот они оказались под одним одеялом, и Кире стало страшно, потому что не знала, к чему может привести этот случайный поцелуй. Она сжалась, скрестила ноги и вдруг остро осознала свою полную беззащитность: он мог сделать с ней всё, что хотел.
Тут же вспомнился Дима: с ним она чувствовала себя надтреснутым поленом, в которое раз за разом погружается треугольный холодный колун, расщепляя её тело всё больше и больше, до самой головы, до головы, погружённой в спасительный туман, в котором плывут и лопаются огромные фиолетовые шары.
Вэл приподнялся на локте и склонился над ней, но на этот раз у Киры не возникло предвкушения поцелуя. Сейчас она оказалась в ловушке между его сильным телом и кроватью, ей некуда было бежать, и щенков не было рядом, и почему-то именно щенки сейчас имели решающее значение. Она сжалась, замерла, приготовилась терпеть, но, почувствовав её страх, Вэл отстранился и лёг на самый край широкой постели, чтобы не коснуться её даже случайно. Сказал из темноты:
— Прости.
— Нет, я…
— Хочешь, я буду спать в другой комнате?
— Нет, — ответила она, и это была правда. Она тщательно подумала, прежде чем это сказать, ведь он, казалось, и правда, обращал внимание на то, чего она хочет. — Мне просто трудно.
— Из-за мужа?
— Да.
И оба поняли, что имелось в виду: не смерть и связанное с ней горе, а то, что он делал со своей женой все эти годы.
— Скажи, — снова заговорил он, — как он умер?
— Его убили, — ответила Кира.
— За что? Кто это сделал?
Она повернулась на бок, спиной к Вэлу. Она молилась, чтобы её мысли снова утонули в тумане, она не хотела их слышать. Потому что, может быть, это именно она, собрав все свои силы, всю свою злость, ударила Диму битой по голове, а потом, когда он упал — здесь, в дверях спальни, в нескольких шагах от её кровати, несколько раз провернула в его животе мясницкий нож и оставила истекать кровью. Может быть, она сделала это с ним за всё, что он когда-то делал с ней. Может быть, она хотела знать об этом и одновременно об этом забыть.