Двор медведицы встретил её многоголосым лаем. Кира стояла перед забором, не решаясь войти, хотя на её звонок в домофон калитка ответила приглашающим щелчком. Из двора послышались грозные оклики, потом раздались тяжёлые шаги, и дверь открылась. Медвидица, одетая в потрёпанный спортивный костюм, осмотрела Киру с ног до головы. Выражение на её лице было презрительным, тем самым, которого Кира от неё ждала. Кира почувствовала, как погружается в редкий пока ещё туман, это было больно и приятно, как возвращение домой после долгой дороги.
— Чего стоишь? — спросила медведица, придерживая ногой тонкую вертлявую таксу, которая норовила выскочить на улицу. — Заходи. А то сейчас эти узники совести обретут долгожданную свободу.
Медведица схватила Киру за плечо и втянула внутрь. Вокруг их ног тут же закружился водоворот из такс, Кире показалось, что их невероятно много, больше десяти. Из вольера на неё, склонив набок голову, смотрели два одинаковых кавказских волкодава. Туман усилился, всё шло правильно.
— Боишься их? Ну, ты даёшь! Пошли!
Медведица потащила Киру по бетонной дорожке мимо идеально ухоженных розовых кустов и низкорослых хвойников к мощному приземистому дому, — за руку, как первоклашку. Таксы текли за ними коричневым ручейком, но когда хозяйка и гостья поднялись на крыльцо, потеряли к ним интерес — все, кроме одной, самой мелкой. Медведица подхватила щенка на руки и села в кресло, пригласив Киру сесть напротив.
— Так что у тебя случилось? — спросила она.
Глядя на носки своих ботинок, Кира сбивчиво рассказала, как испугалась щенка.
— Ну а чего ты хотела? — раздражённо спросила медведица. — Они ж дети. Пробуют мир: на вкус, на реакцию. Пытаются понять, как им отжать побольше. Если испугаешься, будут и дальше пугать.
— И что делать?
— Не бояться. Быть готовой дать отпор. А вообще, пойдём-ка откроем их, пока кто-нибудь действительно отвёртку не сожрал.
Щенки были в полном порядке, мирно спали в углу, сплетясь в тёплый клубок. Недожёванная отвёртка валялась у стены. Услышав, что дверь открывается, щенки подняли головы и радостно завиляли хвостами. Медведица присела на корточки и стала, причмокивая губами, гладить лобастые головы.
— А вообще, ты молодец, — сказала она, улыбаясь. Тон её стал мягким, медовым, и бояться её стало сложнее. — Главное, с помойки их забрала. А дальше справимся. Кстати, меня Тамара Алексеевна зовут. А тебя?
— Кира.
— Очень приятно. Прежде всего, нужно их в дом перевести.
— В дом? Они же там всё разнесут.
— Они же дети. За ними и присмотр нужен, как за детьми. Им нужно чувствовать, что кто-то большой и сильный рядом. А дом не разнесут. Я тебе клетки для них дам, запирать, пока ты спишь или пока тебя дома нет.
— Клетки?
— Это ненадолго. Воспитаем, и можно будет так оставлять. А воспитывать надо. А то они сейчас не маленькие уже, а к лету вообще вырастут, слоны огромные — видела бы ты их папашу. Не будешь воспитывать, живьём тебя сожрут. Заниматься нужно много, каждый день. Главное, не давать слабины, ничего лишнего им не позволять. Они псины умные, будут расти, постоянно будут тебя на вшивость проверять: нельзя ли покомандовать. Справишься?
— Не знаю. Я не умею.
Тамара Алексеевна обернулась, смерила Киру добрым насмешливым взглядом, тёплым, словно решение взять щенков переводило Киру в разряд каких-то других, сильных существ, над которыми нельзя было издеваться.
— Научу, — сказала она наконец. — И дрессировать, и спуску им не давать. Давай так договоримся: я к тебе каждый день на час прихожу собак воспитывать, а ты ко мне на час — авгиевы конюшни мои разгребать. Договорились?
Договорились. Туман ушёл совершенно, Кира искала его, но не осталось даже призрачного клочка, за которым можно было бы спрятаться. Щенки смотрели весело. Отвёртка валялась возле стены. Никто не рычал.
Устройством щенков занимались до позднего вечера: мыли и перетаскивали из дома в дом клетки, сооружали подстилки, возили щенков к ветеринару, покупали им игрушки, ошейники, корм и ещё целую кучу какого-то приданого. Пачка оставшихся после николаевского налёта денег похудела почти наполовину.