— Кира, — немного в нос, пришептывая и причмокивая губами, снова позвала Лариса. На лице у неё была неискренняя улыбка, разбавленная мнимым состраданием. — Я полежу. Устала.
Лариса была крупной женщиной с широкими бедрами и полными тяжелыми ногами. Свой тугой, отросший от невоздержанности в еде живот, она плотно утягивала в платья, явно неподходящие ей по размеру, грудь и руки увешивала блестящими безделушками, которые, как бы дорого ни стоили, выглядели дешево. В свои тридцать лет она казалась намного старше сорокалетней Дины.
Кира кивнула, без боя уступая свою комнату и свою кровать, и возможность постоять у открытого окна. Она закрыла за собой дверь и пошла в комнату для гостей. Руки у неё дрожали так, что окно открыть Кира не сумела, так и стояла в темноте, прислонившись лбом к холодному стеклу, смотрела во двор, где на тёмных газонах белели изрядно подтаявшие мартовские сугробы. Холодный свет уличного фонаря падал на спокойную воду бассейна в пристройке.
Тревога росла. Кире казалось, что Лариса непременно должна почувствовать запах чужого мужчины, исходящий от подушки. Это было очень плохо, потому что Лариса была замужем за Костей, а Костя автоматически означал Пашу и Дину. Эти трое, а раньше, до смерти Димы, четверо, казались ей многоголовым единым созданием, по их жилам текла одна кровь, они дышали одним воздухом и выдыхали один и тот же яд. Кира начала дрожать. Она могла оправдать себя только тем, что если бы её не забыли на кладбище, ничего бы не случилось.
3. Они горюют, ибо лишились немалых благ
3. Они горюют, ибо лишились немалых благ
День был холодный. Порывы ветра разбивали смерзшийся снег на надгробных плитах и бросали в лицо скорбящих колючие, смешанные с серой пылью осколки. Возле выкопанной могилы рядом с гробом плотной стеной стояли люди. Многих из них Кира никогда не видела, а может быть, не помнила или не узнавала. Лица виделись ей смутно, сквозь слёзы, но она не знала, почему плачет: то ли от горя, то ли от ветра.
Дина плакала по-настоящему. Стояла маленькая, чёрная, на краю разверстой могилы, сцепив руки, склонив голову. Паша обнимал её за плечи — крепко, словно боялся, что она упадет.
Дима лежал в гробу, и когда взгляд Киры скользил по его профилю, выступающему над деревянным бортом, ей казалось, что это кто-то другой. Мёртвый был тоньше Димы и легче на вид. Когда ветер ударял в спину, Кира боялась, что сейчас он унесет тело, словно оно было скручено из заброшенных осиных гнезд, она как будто слышала шуршание, с которым терлись друг об друга тонкие, похожие на дешёвую бумагу слои.
Потом оказалось, что все молчат и смотрят на неё.
— Прощайся, — шепнула Дина и подтолкнула Киру вперед, к гробу. — Прощайся.
Это значило, что нужно подойти и первой поцеловать Диму в ненастоящую щёку. Если бы приехали его родители, можно было бы уступить это право им, но Дина их не позвала, наверное, чтобы не портить торжественность похорон. Может быть, им так и не сказали, что их сын умер — двум алкоголикам, живущим в обезлюдевшей деревне.
Кира двинулась вперед, склонилась над мужем. Теперь, когда её тень падала на его лицо, он выглядел чуть более живым. Кожа из серовато-жёлтой, восковой, вновь стала смуглой, из-за густых темных ресниц, затеняющих нижнее веко, казалось, что Дима подглядывает. Кира наклонилась чуть ниже, все ещё не решаясь поцеловать мужа в щёку, словно от прикосновения её губ могла разрушиться цельность этой хрупкой оболочки, и вдруг услышала, как он дышит — тихо, чуть прихрапывая, как всегда дышал по ночам, когда не был пьян. В этом было что-то интимное, как будто весь мир сейчас был заключен в тесном пространстве между их лицами. Что-то шуршало — словно Дима перебирал своими ненастоящими пальцами. Кира не узнавала в этом шорохе и в этом дыхании звук мёрзлых снежинок, которые ветер бросал о стенку гроба, катил по дорогому Диминому костюму. В глазах у Киры потемнело, ноги подкосились, и она стала оседать на гроб, нелепо раскинув руки.
Кто-то брезгливо охнул в толпе, Лариса ненатурально взвизгнула. Костя, стоявший рядом, подхватил Киру поперёк туловища, закинул на плечо и быстро, чтобы не задерживать церемонию, вынес её из толпы. Кира очнулась почти сразу и, покачиваясь на его огромном плече, смотрела, как при каждом шаге перед её глазами поднимаются и опускаются надгробные камни. Их темные гранитные рёбра выступали из-под истончившихся снежных шапок. Костя донёс её до скамейки перед могилой цыганского барона, с влажным китовым выдохом сбросил с плеча, усадил, убедившись, что она не заваливается на бок, и сказал: