Вэл не сел за стол, не стал есть горячее сочное мясо, ему, кажется, было плевать на всё, он только ждал оказаться чистым, чтобы иметь право прикоснуться к ней, и он прикоснулся, тронул за плечи, и когда она обернулась, обнял, крепко прижал к себе, а в руках у неё был небольшой нож и половинка помидора, и она не могла обнять его в ответ. Прозрачный желтоватый сок, почти не похожий на кровь, падал на пол мелкими каплями.
Он прижимал её к себе не как любовницу, которая влечёт и тянет предчувствиями счастья, а как жену, как человека, который привычен и необходим ему, как необходима вечная гитара, как человека, без которого тело болит от одиночества. Прижимал отчаянно и крепко, и Кира чувствовала, что он любит её и нуждается в ней, и сама любила его и нуждалась в нём. Ей вдруг стала очевидна вся его слабость, вся уязвимость. И ей стало спокойно, и всё вдруг перестало мешать. И всё вдруг исчезло из рук, и только желтоватый прозрачный сок тёк по запястьям тонкими струйками, повторяя путь, каким кровь течёт по хорошо видным под тонкой бледной кожей венам.
Они сбежали от яркого кухонного света, от внимательных взглядов Псов, от шума чайника и шипения остывающей сковороды наверх, в тёмную прохладную супружескую спальню, прикрытую от внешнего мира ветками вяза, и Кире было хорошо, а потом, почти сразу, стало невероятно, невыносимо грустно. Она стала думать, что это счастье, самое полное, самое прекрасное из тех, что были у неё, тоже продлится недолго.
— Не приходи пока сюда, хорошо? — сказала она. — Сейчас поешь и уходи, ладно? Я не знаю, когда вернётся Дина, как часто она будет приходить.
— Я не могу оставить тебя с ней. Я волнуюсь за тебя.
— Тебе что, совсем негде жить?
Она сказала это жестоко, словно хотела испытать его, услышать опровержение, узнать, что только она одна нужна этому мужчине.
— Негде, — просто ответил он. — Мы снимали квартиру, а когда Юльки не стало, я сначала не мог работать, влез в долги. Потом снова стал играть по клубам, но денег не хватало — и на долги, и на квартиру. Пришлось съехать. Родители в другом городе у меня, в районе.
— Уезжай к ним.
— Пока не могу.
— Должен понять, что с ней произошло?
— Да. Но и тебя не хочу потерять. Правда, не хочу. Чёрт, как это всё звучит двусмысленно и дико. Как будто я использую тебя. И главное, всё правда: и жить мне негде, и узнать я должен. И почему-то это звучит основательнее, важнее и понятнее чем то, что ты мне нужна. Ты очень нужна мне!
Кира промолчала. Он словно пытался убедить себя в том, что говорит правду, но на самом деле, конечно, нужна ему была та, другая. Он как будто пытался её вернуть — пусть в другом теле, но именно её. И сейчас, без обманчивых, одуряющих звуков гитары, это было очевидно. Он и себя обманывал этой гитарой, не только Киру, заклинал, как змею, беззубую измученную змею.
Кира любила его, чувствовала, что он любит её и была при этом одинокой, чудовищно, по-животному одинокой.
23. Мы же, печаль отложив и отерши пролитые слезы, снова начнем пировать
Вэл остался. Он забрал от друзей гитару и вечерами уходил играть в клуб, а остальное время проводил с ней. Дина приезжала часто. Наутро после того, как Алину увезли в больницу, появилась рано. Принесла денег, обошла комнаты. Отругала, что стулья стоят не на местах, что полотенца на кухне разглажены неидеально. Как Вэл хотел видеть жену в Кире, так она пыталась вернуть себе Диму через дом, задержать, сохранить его присутствие. И каждая лишняя складка, каждое пятно, любая небрежность была раной на его идеальном теле.
Вэл и Псы прятались в пристройке. Его постиранная и высушенная одежда была сложена в комоде гостевой спальни. Дина, по крайней мере, пока, не устраивала подробного обыска, она не видела в Кире (и тоже — пока, но надолго ли?) человека, который способен что-то скрывать.
— Думаю про тебя, — сказала она однажды. — Что-то надо делать с тобой. Болтаешься тут одна, ничего не делаешь.
Она говорила холодно, как про ненужную вещь, которую жалко выбросить — надо непременно найти ей место. Кира подобралась: всё в ней протестовало в том, чтобы покинуть холодные серые стены этого дома, покинуть Псов и хрупкую не свою любовь.
— Посмотрим, — прибавила Дина. — Сейчас Алина выпишется — может быть, отселю вас вдвоём в свою однокомнатную на Вознесенской. Пока не знаю.