— Кстати, я — Кирилл, — сказал он, бережно пристраивая гитару у ног. — А вас как зовут?
— Кира.
— Вы кого-то навещали?
— Хоронила.
— Мои соболезнования. Родственник или друг?
— Муж.
— Молодой?
— Сорок два.
— Болезнь или несчастный случай?
— Я не знаю, мне не говорили.
— Разве так бывает?
— Бывает.
— А у меня жена. Тоже молодая. Тридцать два. Несчастный случай.
Он, наверное, ждал соболезнований, но Кира промолчала. Она не умела говорить с людьми о грустном. И не смогла сказать, что провожать её от маршрутки уже не нужно. А он пошёл, и она в конце концов подумала, что он хочет, чтобы ему вернули деньги за проезд. Ещё больше в своей мысли она утвердилась, когда поняла, что он хочет войти. Впрочем, войти Кира ему не позволила.
— Сейчас, подождите, — сказала она и скрылась за дверью. Он остался стоять на крыльце, и когда она вынесла ему двадцать пять рублей, кажется, удивился, но монеты взял, а что ещё ему было делать: или брать, или признаваться, что надеялся попасть внутрь. Пока Кира ходила за мелочью, он написал карандашом на клочке бумаги номер своего телефона и отдал ей.
Она не стала ждать, пока он закроет за собой калитку, быстро захлопнула тяжёлую, окованную металлом дверь. С одной стороны, ей следовало бы пригласить спасителя в дом, с другой — было страшно, как будто Дима, показавшийся ей на кладбище таким живым, мог вернуться в любую минуту и, обнаружив у себя незваного гостя, решить, что жена принимает любовника.
Бок ее привычно заныл. Даже мёртвый, Дима напоминал ей, как следует себя вести и как не следует. Будто спасаясь бегством, Кира отступила в гостиную и почти сразу услышала, как поворачивается в замке ключ.
— Кира! — резкий голос Дины разнесся по дому. — Ты здесь?! Ты издеваешься?! Тебя все ждут!
4. Тенарийскую щель миновал он
Оказалось, что в его чехле действительно гитара — полнотелая, как рубенсовская женщина, с короткой надписью готическим шрифтом, чёткой, как свеженабитая татуировка. Гитара была цвета берлинской лазури, и когда Кирилл сидел на подоконнике, держа её в руках, Кире казалось, что у него нет живота, что это яркое весеннее небо, по которому летали руки, похожие на быстрых птиц.
Он пришёл к ней через месяц после встречи на кладбище, накануне сороковин, словно почувствовал, что дом окончательно опустел, и никому нет до Киры дела. Звонок в дверь напугал её: у Дины был ключ, а больше навещать её было некому. Человека на экране видеофона она сначала не узнала. Спросила «вы к кому?» дрожащим голосом.
— Кира, здравствуйте, я — Кирилл, — ответил он. — Вы меня помните? С кладбища. Пустите.
В последнем слове звучал еле различимый приказ, похожая на сжатую пружину настойчивость — то, к чему Кира научена была быть особенно чуткой, и в ней запустился второй из неподконтрольных ей механизмов — повиновения.
Кира открыла, Кирилл вошёл и остановился в дверях, насмешливо глядя на неё сверху вниз. Из-за его плеча выглядывал закутанный в чехол гитарный гриф.
— Привет, — сказал он.
— Привет, — ответила она, замирая от ужаса. По дороге между коттеджами проехала машина, и Кира представила себе Дину, застающую её наедине с мужчиной. Она торопливо захлопнула дверь и испуганно замерла, не зная, как он отреагирует на её суетливое движение. Он как будто и вовсе его не заметил.
— Я пройду? — спросил Кирилл и, не дожидаясь ответа, снял ботинки и расстегнул куртку. Кира едва заметно кивнула и подняла на него глаза — впервые за всё время знакомства. Она увидела, что лицо у гостя худое, губы — полные и яркие, а волосы — коротко подстриженные, чёрные.
Он медленно прошёл в гостиную, а она заметалась в прихожей, не зная, идти ли за ним или как-нибудь спрятать его потрёпанную куртку, его разношенные длинные ботинки. Она замерла, глядя на светло-жёлтую обувную изнанку, и не заметила, как Кирилл возник за её спиной.
— Что-то не так? — спросил он, и Кира вздрогнула.
— Нет, — поспешно сказала она, не поднимая головы. — Всё в порядке.