Она ударила ещё раз, и била, и чёрные пряди волос липли к влажным от крови рукам, а Дина смотрела на неё огромными глазами: зрачки расширены, так что радужки не видно, и веки распахнуты. И в какой-то момент Большой отошёл в сторону, потому что Дина перестала сопротивляться и кричать, только мычала — один из множества ударов парализовал её, но не лишил возможности чувствовать боль. И это раззадорило Киру ещё больше, и она то била, то рвала волосы, то царапала ногтями ненавистное лицо, а потом шевельнулся Вэл, и она, настроенная на его волну, даже в ярости отметила это движение, и поняла, что должна перестать, потому что Дина больше не опасна, а Вэл сейчас посмотрит и увидит её такой. И она остановилась. А когда он окончательно пришёл в себя, она, глядя в его глаза, продолжила, повинуясь какому-то странному самоуничтожительному чувству, на фоне которого ещё острее стала ощущаться её любовь к нему, её желание жить с ним и Псами в холодном сером доме. Ей как будто хотелось показать, что эта жестокая, мстительная, выжженная дотла женщина — тоже часть неё. Она хотела быть с ним честной. А он смотрел, замерев, как бьётся об пол ненавистная голова, как растекается под ней, подбираясь к краю бассейна, тёмная лужа крови. Смотрел молча, как на что-то правильное и необходимое, смотрел не открываясь, пока Кира била Дину головой о твёрдую плитку, пока не услышал отчётливый звук хрустнувшей кости.
Глаза Дины поблекли и закатились. Она обмякла и перестала дышать.
Псы сидели чуть поодаль. На мордах их было искреннее любопытство.
26. В прозрачной влаге смыли кровь
Они почти не разговаривали после и словно стали не собой. Работали синхронно и слаженно: деловитые, отстранённые, расчётливые. Костю не трогали. Только, раздевшись, Вэл нырнул в бассейн за его пистолетом и переложил в карман его куртки ключи от дома, которые они нашли у Дины. Дину завернули в целлофан, в несколько слоёв, вместе с жертвами Вэл погрузил её в её же джип. Был день, обеденное время, солнце светило ярко, и он грузил замотанные в плёнку тела прямо посреди молчаливой улицы, хмуро сказав Кире, что подозрение вызывает только скрытность. Любое открытое действие трактуется как нормальное, ему находят подходящее объяснение, о нём сразу забывают, выбрасывают обыденное из головы. И он грузил тела, как грузят строительный мусор, который нужно довезти до помойки. И, конечно, он надеялся на чудо: что никто не проедет мимо за эти несколько минут, никто не выглянет из окон тех нескольких домов, которые окружали дом Киры. Но ворота Тамары Алексеевны открылись, залаяли сторожевые псы, и она выехала на улицу под этот медноголосый аккомпанемент, кивнула Вэлу, притормозила на улице, медленно закрыла ворота, снова села за руль. И всё это время бросала на Вэла внимательные взгляды, разглядывала его замотанный в плёнку груз.
Кира тем временем делала привычное — отмывала пол у бассейна. Много воды, много хлорки, как после попоек Димы с друзьями. Перчатки не надевала, заодно вымывая кровь из-под ногтей. Тщательно собрала чёрные пряди Дининых волос, щедро усыпавшие пол. Услышала, как зажурчал мотор джипа, и как звук его растаял на тихой улице вдали. Они не попрощались — потому что исчезли друг для друга чуть раньше.
Она несколько раз сменила воду в ведре, но в последний раз не стала её выливать: вымыла чистый уже пол и оставила так. Позвонила в Службу спасения, и тут дала своим эмоциям выйти наружу:
— Что случилось?
— Костя, кажется, утонул. Пришёл ко мне, упал в бассейн, я его вытащить не смогла…
И стала плакать от отчаяния и страха.
Приехали спасатели и скорая, потом, почти час спустя, полиция.