— Почему вы спрашиваете? Что с ней? — спросила, набравшись храбрости, намеренно избежав слов «с мамой».
— Понимаете ли, — сказал следователь, избегая встречаться с Кирой взглядом, — когда наши сотрудники сообщили о смерти Константина его жене, она сказала им, что из дома он поехал не к вам, а к своей невестке, Дине Салтыковой. Дома вашей тёти не оказалось, но там была ваша мама, которая заявила, что убила обоих.
— Как это?
Вот тут опять сгустился туман. Комнату заволокло тёмной пеленой, через которую трудно было смотреть, дышать Кира тоже не могла, она делала привычные движения, но воздух почему-то не хотел наполнять лёгкие, и следователь что-то говорил, а она не слышала. Он обхватил её за плечи, усадил на диван, а ей было больно: и в лёгких, и в сердце, и во всём теле. А потом она вспомнила, как дышать, и воздух пошёл, и лёгкие расправились, и как будто хлопнули от этого у неё внутри, как хлопает бумажный пакет, если в него подуть, и это тоже было больно.
— Такого не может быть, — сказала она. — Просто не может. Костя умер здесь, и…
— Подождите, вы успокойтесь, — встревожено бубнил следователь. — Может быть, вам воды? Врача не нужно вызвать?
— Не нужно воды, не нужно врача. Мне нужно знать, что происходит. Я в порядке, в порядке!
Голос Киры истерично сорвался.
— Она рассказала, — торопливо продолжил следователь, — что во время нахождения в стационаре ей был назначен клофелин, в качестве гипотензивного и успокоительного средства. Ваша мама препарат не принимала, копила и привезла его домой. В день смерти Константина ваша мама подмешала препарат в бутылку виски, из которой оба — и Константин, и Дина — пили. Видимо, выпили немного, по крайней мере, Константин. Это показал анализ его крови. В бутылке клофелин тоже удалось обнаружить, что подтверждает слова вашей матери. Так вот, они выпили и уехали, каждый на своей машине. Константин — сюда, а куда уехала ваша тётя, мы не знаем.
— Сюда она не приезжала.
— Да, ваша соседка подтвердила, что видела только один джип, на котором приехал только один человек — погибший Константин Салтыков.
— Соседка?
— Ну, эта, из дома напротив. У которой собак больше, чем у вас. С детства их боюсь, а тут их прямо пруд пруди. Ну и вот. Клофелин начал действовать, и Константин его действию сопротивлялся: рост и вес у него был немалый, до смертельной доза сильно недотягивала. Однако клофелин сыграл-таки с ним злую шутку. Он не мог координировать свои движения и потому упал в бассейн, что и привело к летальному исходу. Что касается Дины Салтыковой, то мы до сих пор не знаем, что с ней произошло, сколько она выпила, как много препарата попало в её кровь и каким образом её автомобилем завладел неизвестный пока мужчина.
— Но почему? Зачем? Почему? Почему она это сделала?
Следователь растерянно развёл руками.
— Мы, конечно, спрашивали, но из её ответов можно сделать вывод только о психическом расстройстве. Впрочем, это будет устанавливать комиссия.
— Что конкретно она говорит?
— Ну, что, — следователь потёр лоб, вспоминая. Разговор стал для него мучительным, — говорит, что они против неё… сговаривались, что ли. Хотели убить. Говорит, её сестра стала ножи копить и складывать в ящик под своей кроватью, чтобы убить её вернее. Ну и прочий бред.
— Мне она никогда ничего подобного не говорила. Она вообще по большей части молчала, когда мы встречались. Мы просто вместе смотрели кино. Я даже представить не могла…
— Простите, — сказал следователь. — Мне нужно идти. Я могу вас оставить?
— Конечно, идите, — рассеянно ответила она.
Следователь вышел. Она не закрывала дверь, смотрела, как он идёт к калитке, как мягкими складками топорщится у него на спине растянутая ткань старого пиджака, как сутулятся некрасивые плечи. Тамара Алексеевна ничего им не сказала: ни про два джипа, ни про странный целлофановый свёрток, ни даже про Вэла. А это значило, что Вэл свободен, что он где-то там, на воле, со своей гитарой, которую он тоже положил в джип Дины. И когда он это сделал, Кире стало больно, потому что это значило, что Вэл никогда не вернётся. И теперь — она надеялась на это — он сидел в поезде или в самолёте и двигался прочь, глядя на облака или на зелень летних пейзажей, слегка пересыпанную серыми коробками деревенских домов. Уезжал навсегда, улетал навсегда, ускользал навсегда, поняв, что женщины, за которой он спустился в этот серый дом, ему никогда не вернуть.