— Ты чертова кошка, — хрипит, плавно наращивая амплитуду. Неторопливо входит, вынуждая почувствовать каждый сантиметр, и до невозможного медленно выходит, почти лениво толкаясь обратно.
Захлебываюсь в его нежности. Она такая искренняя, что сразу в сердце попадает и контрольным выстрелом в голову летит. Пашка настоящий, отдает себя в попытках меня вылечить. А я нагло беру, пользуюсь, заполняя себя им без остатка. Имя опять пробую, нас обоих доводя до исступления, потому что с новыми толчками в душе что-то отзывается.
Я больше не пытаюсь навстречу двигаться — позволяю себя трахать так, как Соколову хочется. Стоны только громче становятся, и шлепки наших тел хлесткие, будто мы в борьбе сталкиваемся, заранее проиграв друг другу. Пашке нравится подавлять, но он удивительно не ломает, а всю ответственность себе забирает, оставляя концентрированное наслаждение.
Соколов собой заполняет весь мой внутренний мир. Лопатки кусает до боли, едва не выгрызая из меня привязанность к Родину. Тянет за волосы к себе и губы жалит поцелуем. Языком во рту моем хозяйничает, не давая вдохнуть. Задыхаюсь Пашкой, его слишком много. Он напористый, останавливаться не хочет, сильнее вдалбливается с каждым размашистым движением.
Пальцы его позвонки мои пересчитывают, надавливая. Соколов меняет угол проникновения и, поймав мой низкий стон, из груди рвущийся, задерживает меня в таком положении. Давит на поясницу, снова по ягодицам шлепает, повторяя движение, пока звуки не сливаются в бесконечный гул, подпитывающий мое возбуждение.
— Паша. Паша. Паш! — летит с губ вперемешку со стонами, но Соколов и не думает прекращать пытку.
— В тебя хочу, — хрипит и кожу на шее губами втягивает.
Качаю головой. Сил ответить нет. Они все куда-то испаряются. Я будто буквы забываю, оставляя себе лишь те, что в имя Соколова складываются, и сладкое протяжное «м-м-м».
Пашка не отвечает, только ускоряется. Толкается рвано, часто, резко. До основания входит с глухим шлепком, отстраняется, и повторяет по новой. Отпускает меня, и я безвольно падаю на кровать, лбом в матрас утыкаясь.
Меня накрывает второй раз так же сильно, ярко и остро, как и в первый. Лихорадит, сознание плывет, и по телу волны хлещут. Я по инерции на член Соколова насаживаюсь, подпитывая второй оргазм. Ноги становятся ватными, а я — очень чувствительной. Внутри горит и пульсирует, и я подставляюсь, принимая удобную для Пашки позу. Он что-то шепчет о податливости и хорошем поведении, но слова его до меня будто через толщу воды доходят.
Я только Соколова чувствую в себе, его бешеный темп, жадные движения и агрессивную хватку. Он кончает на мою поясницу и, растерев ладонью сперму, падает рядом, тяжело дыша. Не смотрю на него, утыкаюсь лбом в крепкое плечо и ровнехонько дышу.
Что между нами произошло только что? Почему все было так хорошо? Почему я не думала о любви к Родину? И как, черт возьми, пропустила отсутствие презерватива. Хочется возмутиться и поколотить Пашку. Наорать, что воспользовался мною и чуть не довел до неотвратимого. Я приподнимаюсь, собираясь все ему высказать, но Соколов меня сгребает в огромные ручищи, носом трется о плечо и ключицы и тихо, но строго говорит:
— Молча полежи.
И глупая Алёна слушается, вместо того чтобы выставить Пашку из своей квартиры. Прикрываю глаза, успокаиваясь. Близость больше не пугает, Соколов не давит, только к себе крепче прижимает, будто я испарюсь куда-то. Дыхание его выравнивается, и под мерное сопение я проваливаюсь в сон, надеясь, что Родин мне не приснится.
Глава 4
Утро врывается в мое сознание мерзкой мелодией будильника. Причем не моего. Открываю глаза и тут же жмурюсь обратно. В горле сухо, слюна не помогает унять неприятное ощущение. Голова, кажется, треснет сейчас, а тело… меня будто перемололи и в похожу на меня девушку сложили.
Зачем напилась до такого состояния? Теперь буду полдня все, что произошло вчера, вспоминать.
О, нет.
Осознание произошедшего накатывает мерзкой тошнотой. Жар по телу бежит иголками, поджимаю губы и закрываю глаза, которые врезаются в Соколова, который в отличие от меня выглядит достаточно бодро. Он поднимается с кровати, быстро влезает в штаны и застегивает молнию. Смотрю на его спину и не понимаю, в какой момент меня угораздило упасть в его объятия и утешаться. Мерзко на душе, но не от того, что ночь с Пашей провела. С ним, наоборот, спокойнее было.