Он поворачивает голову, и я жмурюсь, попутно морщась от головной боли. Уходи уже, Соколов, мы не должны видеться. Творить безумства ночью — это одно, а вот мило беседовать утром уже совершенно другой уровень. И наши взаимоотношения не предполагают перехода туда, ведь у них короткий срок годности.
— Можешь не притворяться, я слышал, как ты проснулась, — издевается надо мной изверг. — И не делай такое страдальческое лицо, ночью тебе все очень даже нравилось.
— Ты обещал уйти до того, как я проснусь, — припоминаю наш странный разговор между поцелуями, от которых до сих пор горят губы. Закрываю лицо ладонями. Не надо меня разглядывать. Никакой романтики, никаких иллюзий. Это лишнее.
— А ты обещала не страдать, так что один-один, — без ножа режет правдой, летящей в лоб. Все же нахожу в себе силы посмотреть на утреннего мучителя. Паша надевает майку, и я короткое мгновение любуюсь подтянутым, хоть и слишком сухим на мой вкус, телом, а после, закутавшись в одеяло, делаю вид, что ищу свою одежду, которая соседствовала на полу вместе с его. — Может, по кофе? — он усмехается, бросает мне толстовку и выходит из комнаты. — Жду тебя на кухне, — как будто это я у него в гостях.
Невыносимый.
Пока Соколова нет, достаю из шкафа домашний костюм, надеваю и лечу в ванную. Паша только бровь приподнимает вопросительно, когда мы пересекаемся взглядами на пару секунд, а потом я прячусь за дверью.
Заявился ко мне он, а сбежать хочется мне. И кто меня после этого нормальной назовет?
Открываю кран и настраиваю воду. Становлюсь под душ и ровно дышу. Главное не начать жалеть себя. Не думать о том, что впустила Соколова, о том, что переспала с ним. Впереди сложный рабочий день, лучше сосредоточиться на этом. И не опоздать.
Быстро умываюсь, мою голову. Обматываюсь полотенцем, второпях массирую лицо руками, сгоняя отечность, и клею под глаза патчи. Усмехаюсь горько. При Жене не решалась демонстрировать свой уход. На Соколова же произвести впечатление не пытаюсь. Плевать. Он уже видел меня и пьяной в стельку, и растоптанной, и голой. Последнее можно считать самым скромным из всех.
Снова облачаюсь в костюм и, расчесав волосы, выхожу. Паша сидит на стуле, пьет кофе и невидящим взглядом смотрит перед собой. А я снова его оцениваю. Красивый, зараза. Волосы темные, лицо вечно серьезное, словно он недоволен чем-то. Но такая силища за версту от него ощущается, что не признавать его не получается. Вот и я прикусываю язык, не решаясь конфликтовать, потому что Соколов снова на моей кухне парадом руководит. Даже какие-то бутерброды сообразил и грязную посуду в мойку сгреб.
Сегодня меня это не бесит. Я в некотором роде благодарна. Пусть делает, если так хочется. Мои условия не изменились.
Сажусь напротив второй кружки. Как и вчера сидим, только без алкоголя и тоски. Она куда-то улетучилась, оставив после себя загадочное ничто, в котором мне придется бродить до конца жизни.
Кофе вкусный. С двумя ложками сахара и корицей. Опять Пашка давит вниманием. И когда только успел все выучить? Женя вот не мог. Подбородок начинает дрожать от воспоминаний. Так хорошо было с Родиным, а теперь я боль другим вытесняю. Жуткая эгоистка, но не могу отказать, когда Соколов сам соглашается на все.
— Тебя подвезти? — снова он меня удивляет, не акцентируя внимание на состоянии. Чувствует меня, что ли.
— Нет, — кофе застревает в горле. Тошно от самой себя становится. Пашка и так и эдак, а я все мысли о его друге в голове гоняю. Вспоминаю, как на этой кухне сидели, как целовались и занимались сексом. С Женей все казалось особенным. А теперь мне особенно больно. — И давай без лишней заботы, ладно? То, что было ночью, там и останется.
— Без заботы так без заботы, — пожимает плечами и, допив кофе, встает. Он так быстро воспринимает мои слова, что я с трудом успеваю осознавать. А как же вечный Соколовский протест? Почему он вдруг сменил тактику? И вроде полегчать должно, но только хуже становится. Хочется в кровать забраться, калачиком свернуться и прорыдать еще дня два. — Не провожай, — он идет в прихожую, а я впервые в жизни слушаюсь Пашку.
Без него холодно становится и одновременно свободно. Соколов будто все пространство собой занимал. Но в этом пространстве мне было удивительно комфортно.
Он закрывает дверь, и я обхватываю ладонями плечи, надеясь не развалиться от удушающего одиночества, давящего гранитной плитой. Сколько там времени до работы осталось? Надеюсь, получится выделить пару минут на жалость к себе.