Без туфель Алина выглядела странно. Мягкой, ранимой, хрупкой. Как тот же цветок-оригами. Порвать его Боингу страшно не хотелось. Наверное, следовало уточнить, нужно ли ему как-то тоже по-особенному одеться и — ещё спросить, можно ли отменить требование Алины отключить реагирование на различные раздражители. Потому что Боинг теперь реагировал на любую мелочь, вплоть до привычки Алины закусывать ноготь большого пальца на правой руке. Реагировал на её ноги, выглядывающие из-под юбки. На запах её волос и духов. На запах её тела. Особенно на запах тела.
Всё это очень мешало Боингу оставаться таким же, как раньше, равнодушным и работоспособным. Ему приходилось делать более частые, чем обычно, остановки в работе. Сейчас он пытался вручную проанализировать путь их навигаторской трассы, чтобы поточнее проложить прыжок, когда придёт время заводить двигатель, хотя делать трассу загодя за месяц было опрометчиво, иного выбора у него не было. Заодно он читал книги о людях и взаимоотношениях. Не всегда это были книги о любви. Подчас — об обиде и мести, о преданности и предательствах, подчас — о старости. ОЗК приличный объём его памяти загрузили именно книгами под грифом «рекомендовано». И Боинг считал это чтение работой ничуть не менее важной, чем проверка и контроль расчётов искина.
Однако всё чаще он ловил себя на воспоминаниях и на анализе действий, которые ещё не произошли и, возможно, не произойдут никогда. Люди называли это «мечтать» и «фантазировать».
Боинг фантазировал, как бы пошла его и Алины жизнь, если бы они встретились, когда он был свободен от процессора. Фантазировал и представлял во флайере над ночным побережьем Алину и себя на месте её друга Макса. Мечтал, чтобы Алина нашла в нём что-то особенное, заинтересовалась и не прошла мимо, не бросила после первого же «полового акта», как это часто бывало у неё с другими бойфрендами.
Они её не устраивали. А он почему-то устроил. Удобный? Послушный? Чем-то привлекает? А чем? Просто забавный?
— Что ты там вечно сидишь? — спросила Алина на второй день, войдя на мостик. Она была в юбке и носках, а это означало, что ничего терапевтического у них не будет и сейчас. Боинг это уже усвоил, когда вчера попытался Алину поцеловать. Схлопотал по щеке лёгкий шлепок и укоризненное: «Ты сейчас сделаешь только хуже. Лучше давай подождём». Чего ждать и сколько именно, Алина не уточнила. А Боинг задумался, бывали ли раньше у Алины такие вот привычки. С юбками, носками и с долгим чтением любовных романов. Кажется, да. Возможно. Но в такие дни он с Алиной бывал мало, ведь она сидела дома, по тусовкам и бутикам не ездила, и тогда Боинга брал с собой Павел Павлович. Возить отца Алины на флайере в город на работу и на деловые встречи было ещё одной обязанностью киборга-телохранителя.
— Ну? Боинг, ты что, на меня обиделся? — Алина обхватила его кресло за спинку и заодно — его за плечи.
— Ответ отрицательный, — отчеканил Боинг. Оттого, что он соврал, в груди у него затеснило, сделалось одновременно больно «вот сейчас она повернётся и уйдёт» и сладко «вот сейчас она поймёт, что ему плохо, и будет мучиться чувством вины».
— Ну что ты бука такая. Ты же уже знаешь, как надо правильно говорить. Так почему не говоришь? Ты специально, да?
Длинными рукавами свитера она прикрыла ему глаза. Боинг послушно закрыл веки, продолжая читать книгу с внутреннего экрана. Алина подошла сбоку и дунула ему в ухо.
— Пойдём обедать. У меня получился суп.
Это звучало… Будто она хочет помириться. Хотя они и не ссорились. Боинг подумал, что меланхолия Алины в чём-то распространилась и на него, раз его настроение так резко скачет от спокойного до встревоженного и унылого. Или всё дело в его реагировании на неё. С процессором ему проще было быть киборгом. Без него, вечного стража, а ещё без возможности фильтровать внешние раздражители, тактильные, обонятельные, визуальные Боинг становился всё более и более человечным. И ему не нравились ни внутренние изменения, ни перепады настроения.
А суп оказался вкусный. Из куриного сублимата с добавлением белкового порошка, мороженых овощей, бобовой лапши, с растительным молоком и жгучим перцем. Боингу нравилось чувствовать, как один вкус перетекает в другой, как сладость молока сменяется горячей остротой перца, а лёгкая кислинка от томатов и лайма остаётся на языке щекотным послевкусием.
— Это вкусно, — похвалил Боинг, быстро съев свою порцию супа.
Алина, задрав нос, хмыкнула:
— Естественно! Это же я готовила!
Рукав её свитера был настолько длинным, что свисал, скрывая пальцы до самых костяшек. Боинг поглядел, как Алина держит ложку, и ничего не ответил.
— А вообще, я нашла в библиотеке видеозаписи кулинарных шоу, — чуть погодя сказала Алина. — Если хочешь, можем смотреть их вместе. И ты тоже научишься готовить не хуже. Там всё очень подробно рассказывают и показывают.
Боингу больше нравилось читать, чем смотреть. И готовить… Нет, зачем ему учиться готовить? У него всегда есть готовая еда, кормосмесь «элит». Ему учиться было не обязательно.
— Информация сохранена, — ответил он.
— Угу, понятно. Ну и засранец, — обозвала его Алина.
Тогда он встал. Отнёс свою тарелку в посудомойку и вышел из кухни.
Алина была им недовольна, но больше всего недоволен своим поведением был он сам. Дело в том, что его теперь некому наказывать, — внезапно понял Боинг. Некому следить за ним, проверять качество выполнения приказов, выдавать поощрения за хорошо выполненную работу и подгонять при промедлениях. Он понял, что ему жизненно необходим процессор! Прямо сейчас, немедленно! Он чуть не вернулся обратно в кухню, чтобы схватить Алину за её свитер и трясти её до тех пор, пока она не поймёт: что бы она ни хотела из него вылепить, у неё это не получилось! Так пускай вернётся обратно в ОЗК для того, чтобы они вынули чип и сделали всё как было! Он — не хочет быть человеком. Боится всех этих эмоций и чувств. Он не должен быть настолько чувствующим, человечным! Свобода — не для него!
Боинг сел в своё кресло и, кажется, впервые в жизни не стал сохранять осанку. Из него будто бы вынули внутренний стержень, который держал его всю дорогу. Вынули опору. Алина. Она лишила его привычной жизни. Быть может, она просто хотела вывести его на свет. Но на свету ему было плохо.
========== Глава 7 ==========
Алина, его бывшая хозяйка, пришла на мостик, когда по корабельному времени уже наступил вечер, и сказала:
— Пойдём спать. Ты два дня уже не приходил.
Можно было бы напомнить, что два дня она его сама не звала. Боинг промолчал и вместо этого оглядел её.
— Ну? Пойдём? Боинг?
— Зачем было нужно устанавливать чип в процессор? — спросил он напрямую виновницу своих страданий.
Алина хмыкнула.
— Уже и не помню. Пару лет назад, когда только-только все начали говорить про срывы и разумных киборгов, мне казалось, что это будет круто. Иметь разумного киборга. Типа, чтобы мы дружили, — Алина пожала плечами. — А теперь уже и не знаю. Просто захотелось. Вон, люди спасают космических альбатросов от попаданий в двигатели космических кораблей, и мне тоже захотелось кого-нибудь спасти.
— И я подвернулся?
Алина дёрнула плечом, и горловина свитера при этом съехала вбок, обнажив ключицу и розовую лямку лифчика, врезавшуюся в кожу. Зачем она носит лифчик теперь, после того, как явилась к нему на мостик обнажённой?
— Ты не подвернулся. Ты просто был. Очередной папочкин надзиратель.
— Я не космический альбатрос. Зачем было меня спасать? — Боингу было плохо. Он хотел стать прежним. Хотел, чтобы не было в его жизни всех этих внезапных и непонятных чувств. Они пугали. Он не понимал своего отношения к Алине. Не понимал себя. Ответы, услышанные на заданные вопросы, ничуть его не успокаивали. Наоборот, оказались той малостью, которой не хватало, чтобы напряжение перелилось через край.
— Зачем спасать? Ну, блин, короче не знаю. Чего ты от меня хочешь? Причины какой-нибудь? Так её нет! Всё, в общем. Делай, что хочешь, надоел! — Алина тоже вспылила и развернулась, чтобы идти прочь. Последним, что видел Боинг, были её руки, до самых пальцев укрытые длинными рукавами свитера. Последним — не в алом свете боевого режима.