Но, Господи, если ты мне их послал навстречу сегодня — может быть, пошлешь еще раз? Я постараюсь не сплоховать.
Зонта у Дениса не было, да он бы уже и не помог: ни одной сухой нитки на нем не осталось. И было даже немного приятно после этой душной жары ему, продрогшему до озноба, пережидать остаток грозы в чужой подворотне, глядеть, как несет вдоль тротуара гроза обрывки газетных новостей, арбузную корку, всю эту повседневную грязь — вместо упущенного им великого злодейства.
А потом бродить, заранее зная, что уже простужен, по утихавшей и уже совсем осенней Москве, провожая мимолетную грозу. Бродить и ни о чем, ни о чем больше не думать — дышать, чувствовать, сочинять.
Он не любил Веру. Он не отследил убийцу. Но к концу этой прогулки были готовы стихи.
Часа через два Денис, шмыгая носом, поднимался по собственной лестнице. В авоське позвякивали четыре «львиных горы» да еще две водочных поллитровки по талонам, и он думал, что одну поллитровку точно сейчас откроет и заварит горячего чаю с медом и лимоном (вроде, лимон в холодильнике был, сиротливый, подсохший, но лимон). А потом вольет туда грамм пятьдесят… и повторит. Согревала даже мысль об этом.
Хрипловатый знакомый голос звучал из-за любкиной двери, и Денис, как ни торопился острограммиться, невольно остановился:
Он уже прежде слышал эту песню — и в фильме про Бананана, и где-то просто так, и была она — совсем настоящей. А что у него? Мальчик, влюбленный… Смех, и только. Самолюбование. Перемен. Мы ждем перемен. Кто это сочинил — сумел назвать главное.
Любка наверняка была дома, и ее, конечно, тоже стоило пригласить. Он позвонил в дверь. Дверь открылась не сразу, Любка была растрепана и заревана, тыльной стороной ладони вытирала глаза:
— Деня! Денечка, ты же, конечно, уже знаешь, что он… погиб?! Ты же уже слышал?!
— Нет, — настороженно ответил он, ничего еще не понимая.
— Сегодня! Как раз ты же в Юрмале только что был…
— Да кто он? — переспросил Денис ошалело. Про Любкиного отца он вообще никогда не слыхал, братьев у нее не было, парня, вроде, тоже.
— Ой, ты весь мокрый… ты входи, давай я тебя чаем напою, мамы твоей нет ведь дома… Да Цой же! Погиб!
— А кто это Цойже? — бездумно ответил он. Имя ему ни-че-го не говорило.
Так и закончилось это лето.
Сон о пробуждении
Дождь. Стучит по крыше дождь. Сад ждал его так долго, и вот теперь тянется к небесам пожухлой своей листвой. Так бы и мне — ожить, очнуться, впитать живительную влагу.
— Отнесите меня в сад, — прошу.
— Там же дождь — недоумевает Арета. Арета, откуда здесь она, почему я опять в ее доме? То было в Александрии, а я… нет, это другое. Это вилла друзей в окрестностях Тира, Арета — служанка.
— И отлично. Я хочу помокнуть под дождем.
— Разрешит ли лекарь? — а это уже мой епископ. Да, его зовут Феоктист. Он пришел сюда из Кесарии, чтобы отпустить мне, насколько это в человеческих силах, мои грехи. И просто, чтобы побыть рядом. Мы как раз только что говорили.
Забавно, в молодости я, было дело, самую чуточку поразвратничал и сгоряча чуть было себя не оскопил. Так оно и пошло с тех самых пор. Я было даже отрекся, но только чуточку, слегка, краем ладони ладана зачерпнул. Попробовал недавно погибнуть за веру, но так и не дошел до арены. Всего понемножку и ничего до конца. Не удивлюсь, если однажды меня назовут учителем церкви и тут же еретиком — но то и другое как бы понарошку, не всерьез.
— Просто ты — настоящий и живой. Не вписываешься ни в какие рамки, — сказал мне Феоктист, — это и ценю в тебе больше всего.
Я отвечал:
— Меня крестил, ты же знаешь, я говорил тебе… Феликс Аквилейский. В моем детстве, в Александрии. Я мало что знаю о нем. Тогда меня очень напугали его руки с содранными ногтями. А ведь далеко не самая страшная пытка.
И знаешь, он мне что-то тогда говорил, наставлял новокрещеного. Я ничего, совершенно ничего не запомнил, был мал, глуп и напуган. Спустя годы спросил об этом отца. И отец пересказал. Тот говорил: «Ориген, будь Оригеном. Настанет день, ты предстанешь перед Творцом. Он не спросит тебя, почему ты не стал Феликсом Аквилейским, или кем-нибудь еще, или даже тем, кем хотели тебя видеть отец твой и мать. Он спросит только об одном: Ориген, был ли ты Оригеном? Я дал тебе так много — принял ли этот дар? И приняв, зарыл ли таланты в землю, от испуга или смущения, или просто от лени? Будь собой. Ищи себя. Ищи неповторимый Божий образ, который вложил в тебя Господь. Он — только Твой. Раскрой его в своей жизни, и в день смерти нечего будет тебе страшиться».