- Что с тобой, Зоюшка?
- Ты разве не видишь?
- Ей-богу не вижу. Разве ты несчастлива?
- Да разве такая жизнь - счастье?
- Какая? - робко спрашивал я, все-таки ничего не понимая.
Она обыкновенно таращила на меня глаза и называла "блаженным дураком".
Печально плелся я в кабинет и долго ходил взад и вперед, ломая голову над вопросом, как бы перестать быть, в самом деле, дураком?
Стал я искать места и нашел в гимназии место учителя, но оттуда меня скоро выгнали. И там нашли, что я "неподходящий". Почему "неподходящий" мне, разумеется, не объяснили, хотя деликатно заметили, что я слаб с учениками и вообще рассеян. И в самом деле, как подумаешь, я был самым неподходящим человеком!
Бедняжка Зоя серьезно захандрила к концу второго года, особенно как за долги чуть было не продали нашего имущества. Она серьезно стала упрекать и пригрозила, что оставит меня, если...
Она точно не умела формулировать свою мысль и потому докончила:
- Если ты будешь такой же... дурак!
Я струсил и обещал не быть дураком. Легко было обещать! Но как исполнить это обещание?
Зоя в тот день была в нервном возбуждении и вечером уехала в театр.
Стала она чаще уходить из дому. У нее завелись свежие костюмы, за обедом появлялась некоторая роскошь, у меня явилась новая пара. "Ну, - думал я, - Зоя приучилась хозяйничать" (я в это время зарабатывал до тысячи рублей), и радовался этому сперва. Но вместе с этим Зоя делалась какая-то странная и неровная. Стала чаще сердиться на меня; то, бывало, бранит меня, то со слезами на глазах припадет ко мне, да так и замрет.
Я не понимал, что делалось с бедняжкой, и только тихо гладил ее несчастную голову.
Временами она переставала уходить из дому. Сидела дома подле меня, просила рассказывать ей свои "блаженные мечты", как она называла мои мечты. И я, бывало, рассказывал ей... Как-то невольно разговор переходил на Наташу, на ее деятельность. Я горячо вспоминал сестру.
Зоя слушала, тихо улыбаясь и задумываясь, и не обрывала меня, как прежде, не называла глупеньким, напротив, становилась ласковей и, крепко прижимаясь ко мне, вся вздрагивая, точно подстреленная птица, она тихо шептала: "милый мой!".
И я снова был счастлив!
Но проходил месяц, другой, Зоя опять исчезала из дому и снова нервничала.
Памятен мне один вечер. Это было зимой. Сидел я у себя в кабинете и читал, как пришла ко мне Зоя. Смотрю на нее: бледна, сама вся дрожит, глаза грустные.
- Вася! Разве ты не видишь?.. - сказала она каким-то отчаянным голосом.
- Что, Зоя? - спросил я, а сердце так и замерло.
- Глупый! Я... я скверная жена... я...
Она не досказала. И к чему было досказывать? Убитый ее вид все досказал.
Мне стало страшно холодно, точно я очутился в темной пропасти. Теперь только понял я, что принимал я за экономию. Дурак, дурак! Бедная Зоя!
Я глупо молчал, не смея поднять глаз.
Наконец я стал утешать ее. Это ее взбесило.
- Он еще утешает! - воскликнула она, нервно рыдая. - Женщина, которую он любит, говорит, что изменила ему, а он еще утешает! Ты должен бы наказать меня, плюнуть на меня, бить такую женщину, тогда, по крайней мере, я бы видела, что тебе больно, а вместо этого ты же утешаешь! Какой ты мужчина! Ты... тряпка! - добавила она и чуть ли не с презрением взглянула мне прямо в лицо.
Мне... бить!? Эта мысль показалась мне до того неестественной, что я не знал, что и сказать.
- Что ты говоришь, Зоя? Тебе самой разве легко? К чему еще упреки! Если тебе тяжело, значит вперед этого не будет!
- А если будет? - резко крикнула Зоя.
Я окончательно смешался.
- Что ж ты молчишь... говори!
- Если будет... - начал я, чувствуя, что слова с трудом выходят из груди и звучат глухо, - если будет... значит... иначе нельзя, и ничто не поможет.
- Да скажи наконец: добрый ты или глупый?
- И добрый, и глупый, кажется, вместе, Зоя! - тихо отвечал я, не смея взглянуть на нее.
- Хороший ты! - вдруг вырвался из груди ее какой-то скорбный крик, и она стала целовать мои руки.
Мне стало стыдно, страшно стыдно. Она же целует, точно благодарит за что-то. Я отдернул руки. Что было потом - этого не передать. Есть счастливые минуты, их можно только пережить, рассказать их невозможно.
Опять Зоя как будто сделалась счастливой или, по крайней мере, старалась быть счастливой. Снова повела жизнь затворницы и довольствовалась тем небольшим кружком двух-трех приятелей, которые у нас бывали. Она даже пробовала искать работы, ей отыскали, но это была скучная работа (переписка банковских счетов), и она ее бросила. Я, бывало, предлагал ей развлекаться, поехать в театр вместе, но она упорно отказывалась.
- Не предлагай, Вася. Я боюсь.
- Чего боишься?..
- Блеска, Вася, людского шума. Он щекочет нервы. Ты не понимаешь этого, ты слишком чист, а я... я испорченная. Меня тянет туда... я люблю этот блеск, люблю, когда на меня смотрят, любуются... я тщеславна, хороший мой. Нет, нет, останемся вдвоем. Это пройдет, это должно пройти! Ах, зачем у нас нет детей! - вдруг шепнула она, ласкаясь.
Она дивилась мне, дивилась моей жизни, моей беспритязательности.
- Неужели тебе хорошо?
- Еще бы! А тебе, Зоя, скажи правду? Ты ведь знаешь - я верный друг.
- Иногда - да, иногда - чего-то недостает, но это вздор, не обращай на это внимания... говори только чаще, что ты меня любишь. Ведь ты сильно меня любишь, или только привык?
- Зоя, Зоя! Разве ты не видишь!
Мало-помалу Зоя, казалось, стала примиряться с нашей серенькой жизнью (я не догадывался, что она пересиливала себя!); сузила расходы и как будто перестала пугаться перспективы скромной бедности. Нас навещали приятели, завелось два-три знакомства с семейными домами. Зоя страстно занялась хозяйством - откуда только у нее уменье взялось! - сама бывала на кухне, усчитывала гроши, чтобы свести концы с концами.
Я перестал скорбеть за Зою. Мне она казалась счастливою.
В ту пору случилось следующее обстоятельство: умер мой отец и оставил наследство. На мою долю приходилось двадцать тысяч, но эти деньги я никогда не считал своими, да и не мог считать своими. Уже давно мы так решили с Наташей и, пожалуй, именно благодаря Наташе, и я так решил, - об ней нечего и говорить. Деньгами этими я не считал себя вправе воспользоваться, - ни одним грошом.
Правда, меня несколько смущала Зоя. Не должен ли я отдать эти деньги ей? Но колебания прошли скоро. Я не мог поступить иначе и отправил их Наташе. В ответ я получил от нее горячее письмо, точно я совершил подвиг какой-то. А какой тут подвиг?
Но из-за этих денег и случилась беда. Я об них не говорил ничего Зое, не хотел смущать ее напрасно и сказал, что после отца ничего не осталось.
Однажды, возвратившись с уроков, я увидел Зою такой сердитой, какой никогда не видал. Бледная, губы дрожат, глаза злые.
Я потихоньку пробрался в кабинет. Она быстро вошла вслед за мной.
- Так вот ты каков! - сказала она.
- Что такое, Зоя?
- Еще спрашивает! Дурачок, дурачок, а тоже... ничего не сказал!
- О чем?
- Я все знаю. Я прочла письмо твоего "ангела".
Я потупил голову. Я в первый раз солгал ей и был пойман.
- Что ж ты молчишь? Зачем ты отдал деньги? Ты богач, что ли? усмехнулась едко она. - Тебя, дурака, сестрица за нос водит, и ты отдал деньги бог знает кому, зачем?
- Зоя! Эти деньги не могли быть нашими.
- Как же! Я прочла письмо, написано хорошо, даже очень хорошо, но ты понял ли, что ты сделал? А еще говоришь, что любишь! Ты думаешь, мне мила кухня?