Я проезжаю через ворота и спускаюсь по подъездной дорожке, затем паркуюсь и выключаю машину, но не вынимаю ключи из замка зажигания, и оставляю рюкзак на пассажирском сидении. Элла подходит ко мне прежде, чем я успеваю закрыть дверь. С её гладко выпрямленными волосами и соответствующими кардиганом и юбкой я могла бы так же глядеть на себя. Единственное различие между нами в этот момент — наши позы: её — хвастливая и самоуверенная, моя — сгорбившаяся.
— Ты в порядке? — говорит она, когда оказывается достаточно близко, чтобы слышать меня. — Я чувствовала это.
Я киваю, думая о внезапном чувстве тревоги, что посещает меня, когда Элла или Бетси переживают о чём-либо.
— Мама вне себя?
Элла бросает взгляд на входную дверь, затем переводит его на меня.
— Немного, — признается она, — Я думаю, она просто разочарована.
— Блин, — говорю я. — Она сказала, что придет сегодня вечером для семейной встречи. Она никогда не возвращается домой ночью!
Когда мы родились, наша мама отказалась от её настоящей тяги стать ученым, чтобы она могла работать ночью и быть с нами в течение дня. Взамен так нравившихся ей генетических исследований она использует свою степень для работы врачом приемного отделения, каким-то образом функционируя на трёх часах сна ночью.
— Я знаю, это странно, — говорит Элла, подходя ко мне для легкого объятия. — Всё будет хорошо, — говорит она в мои волосы. — Мы с этим разберемся.
Мы размыкаем объятия и улыбаемся друг другу, я вынужденно, потому что она пытается поднять мне настроение.
— Мне необходимо ещё что-нибудь знать? — спрашивает она.
Я снова пожимаю плечами.
— Кроме фиаско с тригонометрией... нет, — говорю я. — О, погоди, этот парень, Дэвид, из школьного совета подзывал меня на обеде.
Элла не занимается вместе с Дэвидом, но все же она кивает.
— Что он хотел?
Я пожимаю плечами.
— Не знаю. Я только помахала в ответ и пошла дальше. Не хотела опоздать к тебе.
— Спасибо, — говорит она с легкой улыбкой.
— Без проблем, удачи!
Элла смеётся.
— У меня самая простая часть, — говорит она задумчиво, как будто не попадает в неприятности, хотя она и занимается чирлидерством, которое так любит. — Думаю, я могла бы справиться с испанским и танцами.
— Не забывай творчество, — говорю я, задумавшись только сейчас.
— О, точно, — говорит она, расстегивая ожерелье и снимая его с моей шеи. Она кладет его, обнимает меня на прощание и идет к машине. Я иду по мощенной булыжниками дорожке и оборачиваюсь, чтобы посмотреть, как идет Элла. Это как внетелесный эксперимент — я наблюдаю за собой. Не считая того, что Элла едет прямо по середине подъездной дорожки, бесстрашная.
И я люблю её за это.
Остаток дня проходит как по маслу. Я трачу три часа на домашнее обучение с Бетси и моей всегда занятой мамой (которая поджимает губы, отказываясь признавать, что случившееся на тригонометрии произошло в «школьное время»). Мы устало тащимся через предметы, которые Элла изучает в Вудбери, как Элла и Бетси поступают с моим утренним расписанием. Когда мама в полчетвертого уходит на работу, я включаю музыку в нашем домашнем спортивном зале, продолжаю курс на беговой дорожке, начатый Бет и Эллой ранее, в то время как Бет подтягивает химию. Элла возвращается с тренировки чирлидеров, и вскоре после этого Бет уходит на вечерние занятия. Элла и я ужинаем и делаем домашнее задание, сверяемся и общаемся в чате, пока Бет не возвращается домой.
Тогда я начинаю нервничать.
— Она может быть здесь в любой момент, — шепчу я за секунду до того, как открывается дверь нижнего этажа.
— Ты действительно медиум, — говорит Бетси со смехом, но я не в настроении. Вместо этого я пытаюсь оценить степень озлобленности моей мамы по тому, как она снимает туфли и поднимается наверх.
— О, отлично, вы все здесь, — говорит она, заворачивая за угол комнаты отдыха. Её волосы убраны за шею, и на ней не сочетающийся, но на удивление чистый медицинский халат с кардиганом сверху.
— Привет, мам, — говорю я, пока она спешит в комнату и садится на диван рядом с Эллой. Она гладит колено Эллы, улыбается Бетси и хмурится, когда ее глаза встречаются с моими.
— Здравствуй, Лиззи, — говорит она, вздыхая как будто я самое худшее, что есть на свете, из-за того, что не знаю об этих глупых долбанных треугольниках. — У меня не много времени, поэтому давайте сразу разберемся с этим.
— Ты должна сказать нам то, что хотела сказать, когда ты увидела нас ранее, — сказала Элла. — У тебя есть пациенты?
— Я хотела бы поговорить с вами тремя одновременно, — говорит мама так, что заставляет меня почувствовать себя больной. Это звучит не очень хорошо. — И, кроме того, ранее я ещё должна была выяснить, что делать. — Она останавливается, чтобы перевести дыхание и смотрит на часы на стене.
— Что ты имеешь в виду, говоря «выяснить, что делать»? — спрашивает Элла, оглядываясь с беспокойством.
Мама встречается с ней взглядом.
— Я решила, что мы должны сделать небольшие изменения из-за Лиззиной... проблемы, — говорит она.
Я могу чувствовать быстрый взгляд, брошенный Эллой на меня, но не свожу глаз с мамы. Все молчат, так что она продолжает.
— Во-первых, я хочу сказать, что нам очень повезло, что возникающие различия занимают так много времени, — говорит она. — Мне был страшен каждый день в период полового созревания, но это, к счастью, не было проблемой.
Я не хотела смотреть на остальных, зная, что они тоже краснеют. Никто не хочет услышать от своей мамы слова «половое созревание».
Мама продолжает.
— Но теперь для меня очевидно, что у Лиззи лучше развито правое полушарие, — говорит она, глядя мне в глаза. — Извини, Лиззи, я думала, что в этом классе тебе будет проще учиться. Я думаю, что, возможно, приняла неправильное решение, выбирая их. Но это очевидно, что математика и естественные науки явно не твоя сильная сторона. — Мама улыбается мне сочувствующе, что очень раздражает. — Но теперь есть доказательства того, что наша система не работает, — продолжает мама. — Мы не прожили и трёх недель и уже ясно, что оставаться на прежнем пути нельзя, это может привлечь к нам внимание, и поэтому угрожает всему. Поэтому, — говорит она, переминаясь, как будто опасается взрыва эмоций трёх подростков, — я изменю распределения на младший год обучения.