Все остальные полноправные жители только сеяли и пахали или охотились в свободное от разбоя время. Тоже, кстати, не без рабского труда. Крестьянствующие рабы проживали на хуторах близ поселка самостоятельно и возделывали пашни на расчищенных от леса участках. Крепостничество во всей красе.
При постройке городка труд рабов использовался гораздо больше. Собственно, роды, пожелавшие переселиться, организовали специальный поход за рабами. Избыток рабов порубили после постройки борга и покидали головы в ров, такая была добрая примета для обеспечения неуязвимости городка. На нас пока никто не нападал, иначе кроме свежих костей во рву появились бы и черепа на частоколе, что, согласно здешней моде, придавало неповторимый шарм и колорит обиталищам прямоходящих разумных. Особенно если городок был старый и неоднократно подвергался нападениям. Господская половина дома включала зал‑столовую, каморки взрослых сыновей — мою и братьев, комнату обеих младших сестер, по малолетству живущих вместе, две комнаты, занятые семьями домашних слуг‑рабов. Еще несколько нежилых помещений были частично заняты всяким барахлом, включая готовые доспехи и оружие, которые хранить за тыном было бы опрометчиво. В подвале и погребе под домом хранились запасы продовольствия. Все это отапливалось тремя печами, чего было достаточно из‑за мягких зим. Снега тут на равнине не знали.
Служебная, так сказать, половина была разделена на клети‑комнаты для рабов, а также для слободских кузнецов и их обслуги — из соображений безопасности они в большинстве своем за стенами не ночевали. Из тех же соображений домашние слуги жили отдельно.
К дому примыкала большая постройка для домашней живности: конюшня, коровник, курятник. Туда и увел наших лошадей молодой раб Ивар, один из упомянутых слуг, когда мы въехали во двор. Рядом сруб кузни, объединенной с баней одной крышей. Из живности в борге были еще собаки, но те жили с хозяевами.
После грозного рыка отца Харальд проводил меня до уже натопленной бани. Несмотря на вновь начавшееся головокружение, я смог помыться. После чего брат довел до моей каморки, где меня ждала мать с компотом и готовым к употреблению колдовским ганджубасом. Выпив кружку этой смеси, я мгновенно отрубился.
Когда я проснулся, в доме происходила непонятная суета. Какой‑то гомон, мельтешение, бряканье, скрежет со всех сторон. Вставать не хотелось. Совершенно не помнил, что мне снилось, но осталось стойкое ощущение, будто снились кошмары. Поразмыслив, решил, что сие хороший знак.
Повалявшись под шкурой, встал. Надел лежащие на скамье напротив холщовые рубаху и штаны, сунул ноги в тапки из медвежьей шкуры и, выйдя из комнаты, поймал летящую по лестнице двенадцатилетнюю сестренку Хильду.
— Что за суета? Что происходит?
— Ты проснулся? О, как хорошо! Как отдохнул? — затараторила та.
Надо же, а женский пол и здесь в своем репертуаре, ничем от прежней сестренки Олеськи не отличается. Осталось надеяться только, что сходство миров не доходит здесь до махрового феминизма. При поправках на царящие нравы, борцуньи за права женщин и гомосексуалистов должны выглядеть лицом, как Валерия Ильинична Новодворская при росте метра два и телосложении здоровенного мужика, прошедшего операцию по смене пола, с габаритами известного калифорнийского губернатора.
— Ярл вестников прислал. Ледунг собирает. Отец в поход готовится. Бьерн с Харальдом тоже идут, — наконец поделилась полезной информацией девчонка.
— Морской поход или сушей? — уточнил я.
— Морской, морской. Драккар Кнубассоны давно вытащили, смолят на берегу. А у нас уже целый день колдун сидит.
Вот эта новость мне совсем не понравилась. Что‑то рановато прикатил старикашка за своими порошками.
— Ко мне заходил?
— Да, заходил. Сидел долго у тебя. Мы подглядывали. Колдовал что‑то. Травы жег.
— И что?
— Потом вышел, сказал, что все хорошо. Жаль амулета только, говорит, что рассыпался, — поспешила успокоить меня Хильда.
Это дело не могло не радовать. Хотя пора было подумать о хлебе насущном.
— Ты же не ел? Пойдем, покушаешь, — как будто прочитала мои мысли сестра.
Проследовали в обеденный зал. Сестренка усвистела на кухню за едой для меня. За столом сидел колдун и без аппетита жевал мясо с хлебом, запивая пивом. Проявив твердость духа, я уселся рядом с ним.
Старик спокойно спросил:
— Что снилось?
— Не помню. Возможно, плохое что‑то. Так кажется.
Непонятно хмыкнув, колдун спокойно откусил очередной кусок мяса. Прожевал, проглотил:
— Неудивительно.
— Что неудивительно?
— Что плохое снилось. — Взял кусок хлеба, откусил. Повторил с мясом. — Когда я в душу кому лезу, и бодрствующему ужасы мерещатся. А после тех трав, что ты выпил, и колдовать много не надо.
Я обмер. Причем как‑то двойственно. Дикий ужас шел откуда‑то из здешней памяти, например из виденного еще одиноким в своем теле Краем случая, когда колдун, подойдя, взглянул в глаза огромному орку из купеческой охраны, перепившемуся какой‑то гадости и начавшему, хохоча, рубить рабов‑рыбаков на пристани. Охранник упал в похожем на эпилептический припадке. А когда перестал биться — умер. Моя вновь закачанная память не позволила личности Края поддаться панике, однако тоже не осталась абсолютно спокойной. И не от мыслей о принятых внутрь местных аналогах ЛСД, каких‑нибудь мухоморах. Напротив, сильное душевное волнение начало прямо толкать руку к лежащему на столе ножику, дабы решить проблему страха‑ужаса радикально. Остановился благодаря остаткам разума, поддержанным мирным видом абсолютно спокойно жующего колдуна. Несколько прийти в себя дала время сестренка, вылетев из кухни с огромной чашкой мяса и хлеба и кувшином взвара‑компота. Требовалось окончательно успокоить нервы, — почему бы и не вкушая хлеб насущный?
Колдун как ни в чем не бывало продолжил:
— Кто и умирал, бывало. Если я глубоко и долго погляжу.
Оставалось только ответить:
— Так зачем до смерти‑то доводить?
— А зачем с ума сошедшему жить? Жить, как овощ, родных не узнавая?
— Чем я‑то такое внимание заслужил? Ты же в пещере сказал, что все в порядке?
Старик блеснул умными глазами и улыбнулся:
— Тебе никогда не говорили, что язык твой — источник бед твоих?
— Мне нет, — проявил я некоторую нервозность. Поскольку этого только Краю и не говорили.
— Ну так знай отныне.
— Надеюсь, все, что нужно было рассмотреть, увидел? Больше я твоего внимания не удостоюсь?
— Увидел. Немного, но достаточно. Редкая у тебя ценность на шее висела. Других таких в мире и нет, наверное. А уж кто сделал и кому принадлежала, боюсь и представить.
— Так кому же?
— Значит, интересно? Узнать хочешь?
— Хочу.
— Расскажу когда‑нибудь. Наведайся ко мне, молодой воин, как созреешь. Для разговора долгого и о вещах многих.
— А сейчас почему не хочешь?
Колдун хмыкнул:
— Я лжи не люблю. Ни сам говорить, ни слушать. А солгать мне так, чтобы я лжи не почувствовал, могут в этом мире немногие. Готов ли ты, молодой воин, со мной говорить?
Я промолчал. Старик понимающе улыбнулся, блеснув клыками, встал из‑за стола.
— Счастья этому дому. Благодарю за пищу.
На выходе обернулся:
— Как будешь готов, приходи.
Что после этого оставалось? Только плотно поесть, не обращая внимания на сестренку, вся извертелась как шилом уколотая. Не забывая о пропитанном холестерином, но, надеюсь, без генетических модификаций натурпродукте, постарался оценить ситуацию.