нева: он был русский и прежде всего русский, и он был норвежец,
и он был француз. Тем интересней, что журнал «Театр и искус¬
ство», на страницах которого из номера в номер печатались сен¬
сационные заметки о неудаче орленевской гастрольной поездки
в Америку, о его банкротстве, о его аресте, о его спешном отъ¬
езде, так откликнулся на триумф актера в Норвегии: «П. Н. Ор¬
ленев выступил в Христиании в роли Освальда в «Привидениях» 4.
И ни слова больше. Хорошо, что корреспондент газеты «Русское
слово» оказался более объективным и русские читатели узнали
из его телеграммы правду о норвежских гастролях Орленева:
«Христиания. 5/18. Смелый опыт артиста Орленева играть роли
Ибсена на норвежской сцене увенчался полным успехом. Газеты
отзываются восторженно. «Verdens Gang» пишет: «Представле¬
ние долго не изгладится из памяти»; «Morgenbladet»: «Гений тол¬
ковал гения»; «Dagbladet» сожалеет о невозможности видеть Ор-
ленева в других пьесах Ибсена» 5. Долго-долго выходил Орленев
на вызовы, и к аплодисментам публики присоединилась и труппа.
Он был опьянен успехом и, чтобы продлить эти счастливые
минуты, отказался от участия в официальном ужине с его обяза¬
тельным ритуалом. Он не искал уединения, но ему нужны были
после потрясений этого дня слушатели, которые бы его поняли
с полуслова. Испытывал ли он когда-нибудь такое чувство пол¬
ного освобождения, как в тот норвежский вечер лета 1906 года?
Оп шел издалека к этой вершине, и вот он ее достиг. Теперь
у него было время жатвы, можно было перевести дух, дать себе
волю, погулять, покуражиться... А он боялся пауз в разбеге и,
если не был пьян, боялся эпикурейства, ему нужна была в работе
преемственность, непрерывность, одна волна, набегающая на дру¬
гую. И мог ли он в тот момент подъема для своей исповеди найти
лучшего слушателя, чем «милый Сашенька» Мгебров, такой же,
как и он, бунтарь и бродяга?
В начале ночи они пришли в большое кафе, расположенное
поблизости от Национального театра. Их там знали и усадили за
столик для самых почетных гостей. Они пили кофе вперемежку
с вином, и их беседа затянулась до рассвета. Правильней было
бы назвать эту беседу монологом Орленева; он говорил, Мгебров
подавал немногословные реплики. Через двадцать три года в своих
воспоминаниях Мгебров подробно опишет эту ночь в Христиании:
постепенно вокруг их столика столпились безмолвные лакеи (ув¬
леченный своими мыслями Орленев их не замечал) и «с откры¬
тыми ртами смотрели на лицо Орленева, не понимая, конечно,
ничего, но не имея в то же время сил оторвать от него взгляда,—
так необычайно для них возбужденно и замечательно оно было» 6.
Наступил рассвет, кафе наконец закрыли. Они вышли, сделали
несколько шагов; у памятника Ибсену, поставленного ему еще
при жизни, вконец обессилевший Орленев прилег на скамейку и
заснул. Мгебров уселся рядом, чтобы оберегать его покой.
Появились первые прохожие, их удивили эти эксцентричные
ипостранцы — один спящий и другой бодрствующий на площади
у подножия памятника. Вокруг постепенно собралась толпа, и
теперь заговорил Мгебров. Под впечатлением вчерашнего спек¬
такля, выпитого вина, длившегося несколько часов монолога Ор¬
ленева о новом искусстве русский юноша на норвежском языке
произнес страстную речь о Бранде и его нравственных требова¬
ниях, речь, которая почему-то не показалась смешной занятым
людям, торопившимся на работу. Вероятно, потому, что это был
не только митинг, но еще и театр. Неожиданно подъехал экипаж
с полицейскими, любезно улыбаясь, они спросили: не будет ли
прославленный господин Орленев так добр и не согласится ли
проследовать в свой комфортабельный номер в гостинице? Он со¬
гласился, и на этом кончились события той ночи, когда Орленев,
делясь своей мечтой, впервые заговорил с Мгебровым о «третьем
царстве» как о высшей цели художника.
Что же такое «третье царство» и прав ли был Е. М. Кузне¬
цов, упрекая Орленева в пропаганде «бредовой идеи о некоем