нимали часы, кольца, серьги, не брезговали и сапогами. Орленеву
и Орлову досталось больше всех, потому что они, пока только
могли, уверяли озверелых хулиганов, что ни в чем не повинны.
Потом и они замолчали... Казалось, все было кончено. И так оно
и случилось бы, если бы в потоке погорельцев, устремившихся
к вокзалу, не нашлась одна молодая женщина, которая узнала
Орленева и заступилась за актеров. Ее пронзительно звонкий го¬
лос прозвучал так непоколебимо твердо, что пожарные поспе¬
шили убраться.
* Тот же «Саратовский листок», путая вымысел с правдой, сообщил,
что «выбежавший из театра во время репетиций и одетый в длинный
плащ» Орленев был принят толпой за «монаха-поджигателя. Его жестоко
избили и столкнули в горящие развалины...».
Жертв погрома доставили на телегах на вокзал, где им ока¬
зали первую медицинскую помощь. Потом их поместили в пензен¬
скую больницу, а спустя еще некоторое время известный киев¬
ский хирург прооперировал Орленева, и он поехал долечиваться
и играть в Одессу, откуда корреспондент «Театра и искусства»
Восходов сообщил: «Приехал на гастроли П. Н. Орленев с раз¬
битым черепом, весь израненный, в синяках. Сердце надрывается,
глядя на измученного, избитого Орленева. По скверной привычке
«строгого» рецензента не поверил, пока не вложил персты в раны
его... И больно же бьют в городе Сызрани «поджигателей-арти-
стов». Этот дотошный рецензент, которому надо было увидеть
раны Орленева, чтобы поверить в их существование, заканчивает
свою заметку словами о том, что талант актера не оскудел от
перенесенной травмы: в монологах и длинных диалогах он «про¬
сто очень хороший актер», а в чем он превосходит всех других —
так это в искусстве «единой фразой, как электрическим рефлек¬
тором, осветить сразу целое царство мыслей» 15.
Сызранское избиение дорого обошлось Орленеву, он долго по¬
том страдал головными болями, и эти мучительные приступы бы¬
вали у него до конца жизни. Но в беседах с друзьями он не раз
говорил, что ощущение близости и неизбежности смерти, которое
он испытал тогда в Сызрани, кое-чему его научило. В Норвегии
ему рассказывали, что долгое время парализованный и лишен¬
ный дара речи Ибсен в состоянии агонии вполне внятно произ¬
нес слово «напротив» и умер. Орленев не знал, так ли было на
самом деле, и не старался это выяснить. Его поразило само слово
«напротив»: что оно должно значить, какой в нем скрыт итог?
Жизнь, прожитая наперекор обстоятельствам? Одиночество,
непонятость и неуступчивость в идее, которую он избрал? Бун¬
тующая совесть и ненависть к компромиссу и сделкам, какую бы
выгоду они ни сулили? Нравственный императив как философия
жизни и искусства? Боже мой, как не хватает ему этой твердости
духа! Израненный, истекающий кровью, неподвижный, под ноч¬
ным небом в чистом поле где-то под Сызранью он дал себе слово,
что если выживет, то обязательно сыграет Бранда, ибсеновского
героя, цельность и целеустремленность которого он ставил себе
в пример; он всегда в искусстве выражал себя, теперь он наме¬
рен перешагнуть через себя, исправить себя!
Позже в мемуарах оп так и напишет, что сызранская трагедия
дала толчок его мозгам 16, и, едва оправившись после увечий, он
стал с еще большим воодушевлением репетировать «Бранда». Ре¬
петиции эти длились долго, больше года. Он снова объездил всю
Россию, собрал труппу, где рядом с профессиональными акте¬
рами были случайные люди, в большинстве — неудачной судьбы:
бывший офицер, паровозный машинист, священник, цирковой
артист — чудаки и мечтатели, для которых встреча с Орленевым
стала последним островком надежды. С этой многолюдной и по¬
стоянно обновляющейся труппой управляться было нелегко, но
интересно. Репертуар у него был прежний, иногда он ставил
«Бранда», пока не часто, работу над ним считал еще не закон¬
ченной. В 1907 году в Екатеринославе, после представления
«Бранда», он встретился с тогда еще совсем юной гимназисткой