усталостью и пока что не поощрял никакой импровизации с моей
стороны». Более педели длилось это путешествие, и только в Ир¬
кутске начинающая актриса стала произносить реплики так, как
хотел ее учитель; он не скрывал своего удовлетворения и, чтобы
вознаградить дебютантку, разрешил ей выбрать костюм и при¬
ческу по своему вкусу. «Заметьте, что в то время мне не было и
семнадцати лет!» — восклицает Павлова.
После Агнес она сыграла Ирину в «Царе Федоре». Для нее
это было нелегким испытанием; Орленев требовал, чтобы она на¬
шла в себе ни больше ни меньше как царское достоинство осанки.
«Я была девочкой, а он хотел меня видеть доброй, мягкой, но
исполненной величия царицей. Готовила я с ним и роль Гру-
шеньки в «Карамазовых». Хорошо помню, что найти этот образ
он помог мне, указав на знаменитую реплику: «Поклонись своему
братцу Митеньке, да скажи ему... что любила его Грушенька
один часок времени, только один часок всего и любила,— так
чтоб он этот часок всю жизнь свою отселева помнил...» На при¬
мере этих слов он разъяснил мне смысл роли, ввел в мир ин¬
стинктивных, бессознательных порывов этой инфернальной ге¬
роини. Он постоянно искал надежный ключ к Достоевскому,
загадку его двойственности, то мистической, то реалистической
сущности, скрытой в сложных сплетениях его магической акроба¬
тики мысли. В то же время он старался устранить певучесть
моего украинского говора. Он делал это очень деликатно, исполь¬
зуя свои собственные фонетические и дидактические приемы, до¬
биваясь таким образом нужных ему интонаций».
С особенным успехом во время сибирского турне Павлова сы¬
грала Регину в «Привидениях», и по этому поводу Орленев по¬
слал телеграмму ее родителям, предсказывая их дочери большое
сценическое будущее.
«Путешествие по Сибири продолжалось, и часто станции, куда
мы приезжали, находились на большом расстоянии от города.
Как-то нас предупредили, что предстоит ехать лесом, где водятся
волки». Возможно, что корыстные люди так пугали доверчивых
и неопытных актеров в расчете на лишний рубль, но ведь места
там на самом деле были дикие, таежные, только-только сопри¬
коснувшиеся с цивилизацией. «Трудно описать страх, который
я испытала, но я справилась с собой, потому что уже тогда чув¬
ствовала себя солдатом театра».
Постепенно Павлова втянулась в бродячую жизнь гастроле¬
ров. Орленев любил эту беспокойную жизнь и, как пишет мемуа¬
ристка, «избегал в то время появляться в Петербурге и Москве,
говоря, что там нет народа». В дружеской, сплоченной атмосфере
его труппы он чувствовал себя всесильным хозяином, каждое его
слово было законом. Дела его импресарио шли хорошо, и по¬
всюду, куда они приезжали, им устраивали торжественные
встречи.
«Единственным темным пятном в жизни этого великого ак¬
тера, творца и новатора, была его страсть к вину... Несмотря на
эту пагубную страсть, постепенно надломившую его могучий ор¬
ганизм, в подготовке новых ролей он был упорен, чрезвычайно
внимателен, я сказала бы, педантичен, и долгими часами изучал
также эпоху, в которой происходило действие пьесы, неутомимо
конспектируя книги и другие источники, которые могли быть ему
полезны; это была работа изыскателя. Он не был тем, что назы¬
вается образованным человеком, но сколько, сколько он знал!»
По мнению Павловой, в актерском методе Орленева было не¬
что общее с системой творчества, открытой и обоснованной Ста¬
ниславским и Немировичем-Данченко. Так, например, работая
над ролью, он искал в ней логику непрерывного и целеустремлен¬
ного действия и решающую реплику, которая могла бы стать зер¬
ном образа. Как только это «зерно» прояснялось, он «облачался
в роль, как в знакомое и привычное платье: этим платьем были
слова, мысли, страдания его героя, потому что театральный ко¬
стюм был для него последним делом». Любопытно, что он не гри¬
мировался, как это делают все другие актеры: «жженой пробкой