на одном полюсе коммерция, провинциальная заскорузлость, не¬
разборчивость вкуса, узаконенная третьесортность, на другом —
культ избранности и моды, сверхавангардизм, как сказали бы мы
теперь, декадентство, собравшее в себе пороки городской антиде¬
мократической «культуры верхов». Куда от этого бежать? На про¬
сторы природы, в патриархальность деревни?
В своей книге Мгебров вспоминает еще одну ночь, проведен¬
ную с Орленевым, на этот раз в московском ресторане «Яр», про¬
славленном пьяным буйством богатых купцов и помянутом Лес¬
ковым в рассказе «Чертогон». Они приехали в это сияющее ог¬
нями, ослепляющее саженными зеркалами, шумное, как вокзал,
капище разврата и разгула прямо из Голицына, несколько часов
назад простившись с его сказочными заснеженными елями и хо¬
лодным розоватым зимним закатом. Как можно понять со слов
Мгеброва, эту ночную экспедицию Орленев затеял не без зад¬
ней мысли. Он прямо так и сказал своему помощнику: «Вот, Са¬
шенька, смотрите, смотрите и сравнивайте». Действительно, кон¬
траст был вопиющий — после безмятежного покоя Голицына ка¬
кой-то Брокен, где ведьмы собираются на шабаш!
«Что за чепуха! Что за чепуха вся эта цыганщина, вся эта го¬
лытьба и шантанная грязь перед тем, чем мы жили с Павлом
Николаевичем, перед нашей мечтой о третьем царстве, перед
нашей веселой жизнерадостной деревней, перед звонким смехом
светлых и милых девушек...» 8. Орленев и не скрывал своей непри¬
язни к этой хмельной, обставленной с тяжелой роскошью валь¬
пургиевой ночи начала двадцатого века, но как далеко шел его
бунт? Если верить Мгеброву, то получится, что в какие-то пери¬
оды для его учителя «Яр» был воплощением современной цивили¬
зации и что, спасаясь от «городской порчи», Орленев готов был
забросить призвание, поселиться в деревне и там открывать и рас¬
тить таланты. Но это не более чем домысел. Педагогикой он зани¬
мался между делом и даже в дни горького разочарования цель
жизни видел в своем актерстве. Для этого в поисках зрителя —
«брата и друга» — он и поехал в деревню, где, по его мнению, ди¬
летантизм был особенно пагубен. Выражая его взгляды и опи¬
раясь на его опыт, Тальников в докладе, прочитанном в Москов¬
ском техническом обществе в январе 1912 года, говорил, что театр
для крестьян должен быть высоко профессиональным и вместо
обычных любительских кустарных трупп здесь должны выступать
большие художественные таланты. И никаких задач у этого те¬
атра быть не может, кроме одной: «Только искусство, а не школа,
медицинское учреждение или лекция» 9. Поэзия сердца, а не урок
поведения! На этой почве и возник спор у Орленева с Толстым.
Теперь пришло время рассказать о двух, тоже связанных с кре¬
стьянским театром, встречах Орленева с Толстым в июне
1910 года.
Случилось это так. За день до первого голицынского спек¬
такля Чертков написал Льву Николаевичу письмо, па которое
я уже ссылался. Датируется письмо 26 мая 1910 года и начи¬
нается с сообщения, что на днях в Телятинки приедет «известный
артист Орлоньев», с которым он познакомился и сблизился еЩё
в Лондоне в 1905 году: «Там и в Америке он со своей труппой
имел большой успех. Но актерское «ремесло» никогда его не
удовлетворяло, и он постоянно лелеял мечту, что когда-нибудь
ему удастся поделиться своим искусством с простым народом.
Еще в Англии он увлекался проектом передвижного народного
театра, с которым он переезжал бы с места на место, давая пред¬
ставления в деревнях, в амбарах и под открытым небом». Далее
Чертков проводил аналогию между Сытиным, как известно, выпу¬
скавшим литературу для народного читателя, и Орленевым, кото¬
рый видит «единственную светлую точку» в крестьянском театре.
Возможно, что эта аналогия должна была расположить Толстого
к Орленеву, поскольку с Сытиным у Льва Николаевича были дав¬
ние отношения.
Автор письма воздает должное Орленеву, потому что он, из¬
балованный вниманием ценителей и толпы, относится к своему