о том, как была задумана их первая встреча. По словам актера,
она должна была произойти нечаянно, по случайному стечению
обстоятельств. Лев Николаевич отправится верхом на обычную
прогулку в соседний лес, где в это время Орленев будет собирать
грибы (это в начале июня), и здесь он увидит «старого наезд¬
ника», оба они удивятся друг другу, и у них затеется беседа, как
у Аркашки и Несчастливцева в «Лесе». Инсценировка довольно-
таки нелепая, и это не единственный пример! Вот почему, изла¬
гая историю этих двух встреч, мы будем по возможности дер¬
жаться точно зафиксированных фактов.
Медлить нельзя было — Толстой ждал, и Орленев поехал
к Черткову, вырядившись отчаянным франтом. В момент отъезда
из «Левады» к нему в номер вошел Вронский и, обратив внимание
на его необычайно щегольской вид, спросил, куда это он собрался.
«Ты понимаешь, Ваня,—ответил Орленев,—я еду к Толстому, и
вот видишь — он опростился, а я осложнился» 17. Странный оскар-
уайльдовский дендизм в сочетании со скромной матроской был
своего рода «желтой кофтой» футуризма, вызовом от недостатка
уверенности в себе, формой самоутверждения. В таком состоянии
бравады и плохо скрытого волнения он приехал в Телятинки, где
и должна была состояться его встреча с Толстым. Нервы Павла
Николаевича были на пределе, и все, с чем он столкнулся в доме
Черткова, раздражало его своей нарочитостью: для чего взрослые,
интеллигентные, умные люди ведут эту несуразную игру, от ко¬
торой так и разит фарисейством?
Можно быть вегетарианцем, но зачем превращать еду в культ
редьки и постного масла? И почему вместо натурального кофе,
его любимого «мокко», которым его так щедро угощали Черт¬
ковы в Англии, здесь пьют овсяный или, может быть, желудевый?
Что это — тоже знак опрощения? Очень обозлился Орленев, когда
после завтрака Чертков принес ему в комнату несколько книжек,
и среди них брошюру «О вреде пьянства». Это был явный намек
на его слабость, и он чуть было не ответил дерзостью, но в по¬
следнюю минуту сдержался. Пять лет назад в Брайтоне ему
удалось разогнать скуку в «чертковском скиту», теперь он чув¬
ствовал свое бессилие перед этой угнетающей обрядностью. В се¬
редине дня выяснилось, что Толстой заболел и просит Орленева
приехать к нему в Ясную Поляну. Все в доме всполошились, и
прежде всего сам Чертков, искренне озабоченный, чтобы встреча
прошла наилучшим образом. От этого Орленев чувствовал себя
еще более неловко и окончательно сбился с тона.
Первое впечатление от Ясной Поляны у него тоже было
обескураживающее; все, что он увидел здесь, преломлялось че¬
рез образ Черткова. Ему показалось, что этикет, установленный
в доме Толстого,— мальчик, одетый в костюм казачка, доклады¬
вающий о посетителях (а был ли этот мальчик?—Я. АТ), свет¬
ская похвала Софьи Андреевны и т. д.— не вяжется с его вели¬
чием. Когда же несколько минут спустя его провели в комнату
к Толстому, в этом сгорбившемся старике с поникшей головой он
не уловил того «чувства вечности, которое мечтал найти»18.
Сперва его испугала барственность и традиция помещичьего
дома, теперь он столкнулся с обыденностью, бессмертия которой
сразу не понял. В черновых вариантах мемуаров Орленева (хра¬
нящихся у его дочери Надежды Павловны) говорится, что он не
мог простить Толстому его статью «О Шекспире и о драме»,
в которой Лев Николаевич «так унизил и прибил» среди прочих
и Гамлета, утверждая, что «нет никакой возможности найти ка¬
кое-либо объяснение» его поступкам и речам, а стало быть, нет
никакой возможности «приписать ему какой бы то ни было ха¬
рактер» 19. Что это — ошибка или мистификация?— спрашивает
себя Орленев, и в том и в другом случае упрекая Толстого в олим¬
пийстве и гордыне. Обдумывая свой будущий разговор с ним, он
предполагал затронуть эту тревожащую его шекспировскую тему,
но теперь, увидев углубившегося в свои мысли, как ему показа¬