теры, они всегда играли и самих себя. Поглядеть в такое зер¬
кало было заманчиво. Неожиданный интерес вызывала и биогра¬
фия Моисеи, он был военным летчиком во время первой мировой
войны и, кажется, даже побывал во французском плену. Среди
знакомых Павлу Николаевичу актеров были в прошлом люди
разных профессий: инженер и псаломщик, нотариус и пожарный,
но летчик — это нечто новое и очень современное. Несколько ве¬
черов подряд Орленев, по словам Дальцева, ходил на спектакли
Моисеи. Он смотрел «Эдипа», «Живой труп», «Привидения» и
«Гамлета».
Наибольшее впечатление па него произвел Гамлет — в скром¬
ной черной бархатной куртке с отложным белым воротничком,
частный человек, в гораздо большей степени представляющий
свою идею, чем свое время и среду, «отбросивший плащ и шпагу
и опростившийся до какой-то комнатности», как писала современ¬
ная критика. Орленев играл Гамлета иначе и не согласился бы ус¬
тупить в этой роли свои «мочаловские минуты». Он готов был спо¬
рить с Моисеи, но не мог не признать последовательности, изяще¬
ства и гармонии в его игре. Искрение, с грустью он сказал
Дальцеву, его постоянному спутнику во время этих гастролей:
«Куда уж мне! Какая техника! Какая мастерская игра!» и. Его
Гамлету, тоже не декламационному, при всей героичности как раз
не хватало гармонии. Не стоит ли ему вернуться к этой старой
роли? Он испытал чувство, которое не раз испытывал в прошлом,
когда сталкивался с такими актерами, как Станиславский и
Дузе,— может быть, попытаться и мне?
Какие странные закономерности бывают в театральном деле!
Есть города, где легко заслужить успех и само имя Орленева на
афише приносит сборы и доброжелательные отзывы газет. И есть
города, где к нему относятся почему-то придирчиво и он не знает,
что ждет его — овации или равнодушие зала и выпады критики.
С таким скрипом проходили его гастроли в Петербурге и Киеве
в десятые годы. В Петербурге это еще можно было понять, там
на рубеже века он сыграл свои лучшие роли, и после Федора и
Карамазова ему не прощали не только погрешностей, но и рядо¬
вой, будничной, непраздничной игры. А в Киеве? Почему по по¬
воду Освальда, роли, принесшей ему мировую известность, там
появилась разгромная статья, беспрецедентная по тону? Почему
в Одессе или Вильно у него всегда аншлаги, а в Киеве сборы не¬
устойчивые и очень разные, хотя преданных его искусству зрите¬
лей и здесь достаточно. Неужели причина в недоброжелательстве
критики? Но ведь пишущих о театре там много, и есть среди них
люди, которым дороги его роли.
И вот он бросает вызов судьбе и в конце февраля 1924 года
приезжает в Киев, где объявлены его гастроли с участием мест¬
ной труппы.
На этот раз, хотя репертуар Орленева был старый, публика
принимает его с трепетом и почестями. «В успехе Павла Нико¬
лаевича было что-то строгое и серьезное» 15,— пишет в своих об¬
ширных неопубликованных воспоминаниях киевский актер тех
лет Н. Лунд. И дело не только в физической стойкости Орленева,
в том, что, несмотря на возраст (как раз во время этих гастролей
ему исполнилось пятьдесят пять лет — не так мало при «его об¬
разе жизни»), он уверенно справляется с молодыми ролями, почти
не прибегая к гриму. Дело в нравственном потрясении и в чувстве
душевной тревоги, которое не проходит и много дней после спек¬
такля. Для недолговечного, живущего только в памяти, не за¬
печатленного ни в какой материальной субстанции искусства ак¬
тера— это высшее признание. Как раз в те годы в рекламе для
Моссельпрома Маяковский писал, что от старого мира мы остав¬
ляем «только папиросы «Ира». В шутке поэта кое-кто готов был
усмотреть серьезный смысл. Нет, осталось еще кое-что, и среди
богатств прошлого, унаследованных новым, революционным об¬
ществом, где-то, хоть и не на самом видном месте, было и искус¬
ство Орленева. Киев наконец шумно его признал...
Успех ждал Орленова и в Ленинграде весной 1924 года. Люди