тают, что это очередная забавная выходка популярного актера.
«Вот отпразднуете юбилей,— говорят ему,— и милости просим!
Берите любую роль!» Раньше он не скрытничал бы и сказал, что
заработок ему нужен до зарезу, теперь он молчит, момент не тот!
Новый год начинается с поздравлений. Письма к Орленеву
идут со всех концов страны. Юбилейная волна постепенно захва¬
тывает и газеты. 1 марта 1926 года «Вечерняя Москва» проводит
анкету-опрос: кто из современных актеров заслуживает звания
народного артиста? В анкете участвуют четырнадцать человек,
десять из них называют Орленева. В. Э. Мейерхольд пишет корот¬
ко: П. Н. Орленев. Председатель ЦК Всерабиса Ю. М. Славинский
излагает свои соображения более обстоятельно: искусство Орле¬
нева дорого ему потому, что, актер-психолог, он представляет ста¬
рую школу сценического мастерства в ее высшем взлете. Ответ
критика В. И. Блюма такой: «Не задумавшись — Орленев. По¬
думав— Орленев». Молодой П. А. Марков — он был тогда пред¬
седателем Репертуарно-художественной коллегии МХАТ — тоже
называет Орленева. Такого же мнения держатся и поэт С. М. Го¬
родецкий и историк театра В. А. Филиппов. Поразительное еди¬
нодушие при пестром составе опрошенных.
В день юбилея, в понедельник 8 марта, он проснулся рано и
сразу сел за стол. Процедура празднества уже давно была раз¬
работана до мелочей; эту обязанность взяла на себя дирекция Ма¬
лого театра и, кажется, ничего не упустила. Была только одна
неясность: Орленев опасался, что, когда будут зачитаны все при¬
ветствия, ему придется держать ответную речь. После Расколь¬
никова, „да в такой аудитории, это была для него непосильная за¬
дача, не говоря уже о том, что он был хороший рассказчик и
неумелый оратор. Устроители юбилея обещали ему обойти эту не¬
обходимость и тем не менее советовали подумать, что он скажет,
если выступать все-таки придется. Мало ли какие могут быть не¬
ожиданности! И теперь, наспех, глотая гласные, не дописывая
слов, он набросал план своей речи. Я попытаюсь изложить ее
в сколько-нибудь связной форме.
.. .Он мало что может сказать о себе, вся его жизнь прошла
на виду. И заслуги у него скромные, он играл, ничего другого
не умел и ни к чему другому не стремился. Какие он может под¬
вести итоги? Его не раз в разные годы упрекали в том, что он
слишком мрачно смотрит на жизнь. В самом деле, он часто играл
больных людей, но ведь и самый больной из его больных — ибсе-
новский Освальд, умирая, просит у фру Альвинг солнца! Он все¬
гда любил жизнь и детей, любит и теперь, он любит комедию,
юмор Гоголя, юмор Аркашки в «Лесе», юмор незатейливых воде¬
вилей, с которыми пе расставался на протяжении десятилетий.
Когда-то он прочитал, пе помнит где, может быть, даже у Пуш¬
кина, что в драмах Кукольника жар нс поэзии, а лихорадки.
Если так было и у него, ои горько сожалеет и просит простить
его. Но он смеет думать, что был в его игре и жар поэзии! И по¬
следнее замечание — по поводу столиц и провинции. Пусть рево¬
люция исправит эту несправедливость: переизбыток искусства
в центрах и ужасный недостаток в глубинах России *.
Юбилейный спектакль затянулся допоздна. Орленев играл
Раскольникова с самозабвением, как в лучшие молодые годы, и
с первых монологов почувствовал успех по напряженной тишине
в зале, переполненном сверху донизу («Даже в оркестре стояли
друг на друге»20). В тот вечер новая Россия встретилась со ста¬
рой и не отшатнулась от нее. Луначарский в одной из статей
начала тридцатых годов писал, что человеку, рожденному рево¬
люцией и способствующему ее победе, «почти неприлично не знать
такого великана, как Достоевский, но было бы совсем стыдно и,
так сказать, общественно негигиенично попасть под его влия¬
ние»21. Кто скажет — служил ли спектакль Орленева только ис¬
точником познания Достоевского? И легко ли провести грань
между знанием и влиянием, когда соприкасаешься с таким искус¬
ством? По праву современника могу только свидетельствовать, что