ности в русском театре XX века.
Сапожный подмастерье с вымазанными ваксой руками открыл
серию водевильных ролей Орлспева плебейского начала — рас¬
сыльных, разносчиков, коридорных в гостиницах, лакеев, начи¬
нающих приказчиков и т. д. Несколько лет спустя, уже в петер¬
бургскую пору, Далматов спросил у Орлспева: почему его так тя¬
нет в «низы», к «некультурному» репертуару? Посмеиваясь, он
ответил: для равновесия, потому что другая половина его воде¬
вильных героев принадлежит к благополучным слоям общества.
Сколько сыграл он в те годы гимназистов, студентов, юнкеров и
других молодых людей, живущих в свое удовольствие, нимало не
заботясь о пропитании. Правда, в какой-то момент их беспечаль¬
ная жизнь осложнялась, и в налаженный, полусонный ритм (дей¬
ствие в этих водевилях чаще всего почему-то происходило в раз¬
гар лета на даче или в городском парке) врывалась буря, пусть
буря в стакане коды, по обязательно буря. От какой-то искры
вспыхивала любовь, и вместе с пей возникали препятствия, пу¬
стяковые препятствия, которые вскоре рассеивались, но пока что
расцветало чувство внезапно полюбивших друг друга молодых
людей.
Когда Орленев и его неизменная партнерша Домашева пере¬
брались в Петербург и продолжали выступать в старых и новых
водевилях любовно-лирического цикла, репортер «Петербургского
.листка» как-то спросил актрису: «Какие чувства вы любите изо¬
бражать?» Она ответила: «Люблю изображать молоденьких деву¬
шек с их рано пробуждающимся чувством любви, трогательной
душевной тревогой, невинным кокетством и грациозной ша-
лостыо — их внутренний мир мне дорог и понятен» 13. Этот ответ
многое объясняет в диалоге любви, вторым участником которого
был Орлепев.
До него роли влюбленных подростков у Корша называли «фи¬
сташками» и щелкали их дюжинами. А он относился к своим
гимназистам с такой серьезностью, что, по словам Кугеля, даже
открыл у них «душу Печорина и Аммалат-Бека»14. Он забав¬
лялся, дурачился, если был повод для мистификации — щедро
им пользовался, понимая, что деньги ему платят как комику-про-
стаку и что скупой Корш (постановка «Детей Ванюшина» Най¬
денова обошлась ему в 3 рубля 60 копеек, что мы знаем со слов
Н. М. Радина) не зря прибавил к его месячному жалованью два¬
дцать пять рублей за веселый талант. И все-таки, развлекая пу¬
блику, он не унижал своих героев, напротив, независимо от неле¬
постей и натяжек сюжета они у него действительно влюблялись,
и марионетки на ниточках превращались в людей.
Юношеская любовь, чувство еще отроческое и уже окрашен¬
ное первой зрелостью жизни, проходит через многие роли Орле-
нева начала и середины девяностых годов. Журнал «Артист» пи¬
сал, что дирекция театра Корша, «как будто обрадовавшись, что
нашла двух прекрасных исполнителей» на роли влюбленных под¬
ростков, ставит «одну пьесу за другой», повторяющие «те же сю¬
жеты» 15. Автор высказывал опасение: не потеряет ли игра акте¬
ров своей непосредственности от этих вынужденных повторений?
Опасение не напрасное: Орлепев избегал однообразия только по¬
тому, что за водевильными масками всегда искал натуру с ее бо¬
гатством меняющихся оттенков, с ее безостановочным движением,
искал и довольно легко находил. Конечно, у реализма в театре
тоже есть предел, связанный с личностью актера, с тем, что его
способность перевоплощения не безгранична. Но в первый мос¬
ковский сезон Орленеву до предела было еще далеко, и каждый
из его влюбленных был влюблен по-своему, ни в чем не повторяя
предшественников.
В разнообразном мире этого водевиля существовало и некое
постоянство. Юношеская любовь у Орленева всегда была внезап¬
ной, с первого взгляда, с первой улыбки. Водевиль не оставлял
времени для обдумывания, для кристаллизации; все должно было
происходить в считанные минуты, и такой стремительный темп
был Орленеву по душе. Ему нравилась отчаянная, с надрывом и
романтикой, в самом деле печоринская любовь — она давала удоб¬