коршевцев приглашала «звезд» со стороны, нарядно обставляла
спектакли и разорилась еще до конца сезона, предусмотрительно
переведя свое имущество на имя не то мужа, не то близкого ей
человека, содержателя нескольких семейных бань в Петербурге.
На всей этой антрепризе, несмотря па щедрость и широту Струй-
ской, был налет крикливости и коммерции дурного толка, и кон¬
чились гастроли молодых коршевцев скандалом с дракой, опеча¬
танной кассой и полицейским протоколом. Петербургские газеты
не без удовольствия приводили подробности этого краха, не забыв
упомянуть, что «многие артистки и артисты остались без рас¬
чета». Среди этих обманутых оказался и Орленев, но он не горе¬
вал, потому что в его жизни опять произошла перемена. «В Озер¬
ках с их серебристыми кленами, березой, со станционными звон¬
ками и запахом «бифштексов по-гамбургски», доносившимся из
раскрытых прямо на площадку окон ресторанной кухни,— как
о том свидетельствует Кугсль,— Орленева увидел Суворин, наби¬
равший труппу для организуемого им театра» 2Г), и при всей зака¬
ленности и цинизме так поразился контрасту между этой карти¬
ной житейской суеты с ее «сытостью важных чрев», по выраже¬
нию Блока, и чистым, праздничным чувством милых, влюбленных
подростков, которых в очередной раз играли Орленев и Дома-
шева, что сразу, почти не раздумывая, пригласил их в свою
труппу.
Из рассказов Орленева мы знаем, как гордился Суворин меж¬
дународным признанием «Нового времени» и той ролью, кото¬
рая принадлежала его газете в европейской политике, хотя
у западничества этого патриарха черносотенной полуофициозной
журналистики был заметный оттенок восточного самоуправства —
«ханской блажи», «туретчины», как писала, вяло отругиваясь, пе¬
тербургская печать либерального направления девяностых и де¬
вятисотых годов. Сын государственного крестьянина, так и не по¬
павший в университет по своему неимущему положению, народный
учитель, переводчик Беранже, сотрудник «Современника» и «Оте¬
чественных записок», автор крамольной книги, уничтоженной
по приговору суда, он стал в зрелые годы и в старости столпом
режима последних Романовых, издателем одной из самых бес¬
пардонно реакционных газет, влиятельным публицистом, зависи¬
мым от правительства и в то же время чрезвычайно ему необхо¬
димым в системе русского самодержавия на рубеже века. Вкус
власти, ее с годами растущая концентрация и могущество все
больше и больше опьяняли Суворина, и он вел свое процветаю¬
щее многоотраслевое хозяйство (помимо газеты — театр, книж¬
ные магазины, агентства, типографии, школы и т. д.) как все¬
сильный деспот, не стесняя своей фантазии и прихоти.
«Самодур, в котором высокая интеллигентность не вытравила
самых необузданных порывов,— писала в некрологе, посвящен¬
ном памяти Суворина, московская газета «Русское слово»,— он
создал маленькое государство в государстве, откуда объявлял
войны и слал указы по всему царству своих подчиненных, казнил
и миловал, шельмовал и раздавал рескрипты» *. В этом суверен¬
ном государстве театр занимал особое положение, мало в чем ус¬
тупая газете. Суворин поклонялся успеху и в «реве толпы», даже
если она возмущалась и негодовала, слышал «сладкие звуки», и
ничто не могло принести ему такого удовлетворения, как отзывчи¬
вость театра; газета уходила куда-то вдаль и где-то в необозримом
пространстве творила, как ему казалось, историю, а успех в те¬
атре был немедленный, осязаемый и внушительно массовый. Кон¬
кретность по самому складу своего ума он всегда предпочитал
абстракции.
В большой статье В. В. Розанова, открывающей книгу «Письма
А. С. Суворина к В. В. Розанову», сплошь апологетической, где
проводится невозможная параллель между Сувориным и Толстым
с явной симпатией к первому и явной неприязнью к «переизбы-
точности гения» второго, есть такая фраза: «Да, Суворин покло¬
нялся пыли. Пыли, как частице, отделившейся от всего в мире.