Это был, пожалуй, пантеизм суеты» 2. Во имя «пантеизма суеты»
Суворину и понадобился театр — очень уж все в нем было пу¬
блично, шумно, связано с улицей, с толпой и ее изменчивой мо¬
дой, с ее увлечениями и разочарованиями, с ее безостановочным
движением. Но не надо делать отсюда вывода, что его привязан¬
ность к театру была корыстной. Напротив, из ежегодных отчетов
в конце сезона, печатавшихся в газетах, известно, что Театр Ли¬
тературно-артистического кружка поначалу терпел убытки, с чем
Суворин при его деловой хватке крупного предпринимателя ми¬
риться не мог. И все-таки мирился, признавая, что театр для него
вроде наркотика, «то, что для других табак или алкоголь», надо
бы от него отказаться, а он не может3.
. Он сокрушался по поводу своей слабости и пытался ее ском¬
пенсировать практицизмом и жесткостью в театральной дирекции.
На эту тему было немало анекдотов, а вот подлинный случай. На
каком-то очередном представлении «Измаила», пьесы, сюжетом
для которой послужили события русско-турецкой войны 1787—
1791 годов, актриса Некрасова-Колчинская, вместо того чтобы
сказать «по приказу Суворова», сказала «по приказу Суворина»,
и сразу повеселевшая публика услышала в этой обмолвке, говоря
современным языком, голос подсознания и некий символ админи¬
страции Суворина. Но капризный деспот, перед которым трепе¬
тали рядовые актеры, был обаятельно предупредителен, мягок,
порой уступчив (Кугель даже писал о его бесхарактерности),
когда сталкивался в театре с большими талантами. И это была
не хитрость антрепренера, хозяина труппы, а искреннее прекло¬
нение перед силой искусства. Бывают ведь и у таких зловещих
стариков сильные страсти. В талант Орленева он поверил с пер¬
вой встречи в Озерках и пятью годами позже записал в «Днев¬
нике»: «Вчера написал Орленеву, чтоб он не пил. Сегодня он си¬
дел у меня часа три. Необыкновенно впечатлительная и дарови¬
тая натура. Самое большое теперь дарование из всех, кого
я знаю» 4. А знал он очепь-очень многих.
Планы Суворина оправдались не сразу: дебют Орленева в тор¬
жественный вечер открытия театра 17 сентября 1895 года был
неудачный. Роль Тихона в «Грозе» провалилась, и если у моло¬
дого актера на этот счет были сомнения, то, прочитав петербург¬
ские газеты, он с ними расстался. Критика держалась едино¬
душно, колебания были только в тоне — от разгромного («Петер¬
бургская газета», например, заметила, что Орленев «изобразил
Тихона почти таким же идиотом, каким он играет мальчишку из
сапожной лавки в водевиле «С места в карьер»5) до уклончиво
снисходительного (анонимный автор в «Новом времени» дол¬
жен был считаться с тем, что хозяин у них в газете и в театре
общий и что упрекнуть Орленева можно, а «истолочь в ступе»,
по буренинской терминологии, нельзя, начальство не позволит).
Но и упрек «Нового времени» прозвучал веско; газета писала, что
в фатальной для всех актеров сцене прощания Тихона с Кабани¬
хой Орленев не устоял, переложил краски («излишне ярко под¬
черкнул зрителям желание Тихона вырваться из дому» 6) и из¬
менил Островскому. Дальше следовали благожелательные ого¬
ворки, смягчающие удар, по в том, что Суворин напечатал такую
кисло-сладкую критику об актере, которого он открыл и об¬
ласкал, был дурной симптом. Это ведь не только хитрый прием
редактора, тактика, демонстрация своей объективности; это еще
и признание реальности, от которой Суворин, как он того пи хо¬
тел, не мог уйти, потому что его понимание законов театра па
этот раз оказалось сильней его антрепренерских интересов. С тем
большей горечью пережил Орленев свою неудачу.
Удрученный, но не обескураженный, он попытался взять ре¬
ванш в других пьесах Островского и в «Женитьбе» Гоголя, но и
эти попытки, судя по газетам, нс принесли успеха. «Петербург¬
ский листок» с присущей ему бесцеремонностью заметил, что от¬
ставной пехотный офицер Анучкин в «Женитьбе» у Орленева
«вышел каким-то писарем армейского полка» 7. А «Новое время»,