— Оно и видно! Во-он, ваша служба — каземат вверх дном перевернули!
— Тут уж ничего не попишешь: заключенные есть заключенные. Дальше их некуда девать.
— Есть куда!
— Куда же, позвольте спросить?
— В расход! К стенке! Да я могу и сам, собственноручно, если угодно! Вот в этом дворе!
— За такое… За такое начальство по голове не погладит!
— Ты так думаешь, усатый кот?
Начальник тюрьмы побледнел. Слышал он разное о капитане Кудейкине и потому держал до поры язык за зубами. Но такого оскорбления старый служака вынести не мог. Он посмотрел обидчику в лицо и медленно, сквозь зубы, процедил:
— Ты сам и есть… кот… а еще вернее, скот…
— Я?! — взревел тот, взбешенный неслыханной дерзостью, кинулся к начальнику каземата, сорвал с него погоны и швырнул под ноги. Все произошло в мгновение ока, и капитан, уже выскочив за порог, орал казакам:
— Окружить каземат! Арестовать начальника! Немедленно сообщить полковнику! Пусть сам немедленно пожалует сюда, полюбуется на этот… вертеп!
Звон цепей, доносившийся из камер, нарастал, и вдруг, перекрывая железный лязг, взвилась песнь, и среди хриплых, надсадных голосов выделялся высокий фальцет Лейсана.
И Хаджар, услышав родную песню, воспряла духом, вот уже и сама подхватила ее, взлетел звонкий женский голос в грубом хоре мужских голосов, все пронзительнее наливаясь щемящей болью, и постепенно перекрывая другие, утихающие, уступающие, и уже весь каземат внимал одной поющей.
Казалось, каземат с узниками превратился в мятежную крепость.
Глава двенадцатая
Могучий хор, громовой хор, голос непокорной узницы поверг в замешательство и изумление даже самих казаков, ринувшихся во двор каземата по команде есаула. Тем временем уничтоженный, посрамленный начальник тюрьмы кинулся бегом в уездное управление.
Запыхавшись, он предстал перед полковником и заплетающимся языком доложил Сергею Александровичу о происходящем в каземате, о самоуправстве капитана, заварившего всю эту кашу и превратившего каземат в кипящий котел.
Полковник немедленно вышел из канцелярии, сбежал по ступенькам и сел в поджидавший внизу фаэтон, позабыв о «разжалованном» начальнике каземата, и вскоре в сопровождении конного конвоя подъехал к воротам каземата, клокотавшего, как вулкан… Шум, крики, песни… Полковник и подошедший казачий офицер встретились взглядами.
— В чем дело?
— Виновен тот, кто попустительствует крамольникам. Стало быть, вы.
— А может, вы?
— Моя совесть чиста. Я верный солдат…
— Ах, полноте! Мы тоже не ворон считаем.
Капитан подозрительно уставился на полковника и изрек:
— Этот ропот — следствие вашего либеральничанья!
— Ну нет! — вскипел полковник. — Сие чрезвычайное положение — итог вашего самоуправства! И рукоприкладства! Кудейкин подступил к Сергею Александровичу.
— Я не стану расшаркиваться перед преступниками, рассыпаться в любезностях перед врагами!
— Вы нанесли им оскорбление!
— Это смотря кому…
— Всему здешнему народу! — полковник показал рукой на каземат. — Слышите?
— Я бы вообще не стал церемониться с ними. К стенке их — и точка!
— Вы в своем уме? Такая расправа была бы неслыханным… прегрешением перед императором! Да что бы тогда мы выгадали?
— Успокоили бы этих разбойников навсегда. — Глаза казачьего офицера налились кровью. — Тогда, — взревел он, — тогда и другие зарубили бы себе на носу, что никаким разбойникам спуску и пощады не будет!
Сергей Александрович пытался говорить как можно спокойнее:
— Тогда мы уничтожили бы сотню врагов, а нажили бы тысячи и тысячи — весь Кавказ.
— У страха глаза велики!
— Поймите — полковник пытался утихомирить зарвавшегося выскочку. — Поймите же, что никоим образом нельзя узников без суда и следствия ссылать в Сибирь, лишать жизни!