— Ну, скажем, начнем с этих самых… белорубашечников… — Наместник сопроводил слова непринужденно приглашающим жестом. — Как у мусульман шиитского толка вершится обряд самоистязания? Посвятите нас в бакинские подробности.
— Слушаюсь, ваше высокопревосходительство. Господам известно, что раз в году, в день «ашура», мужчины-шииты, в белых длинных рубахах в поминовение убиенных имамов устраивают ритуальное шествие, надсекают себе головы мечами, кинжалами, заливаясь кровью…
Наместник удовлетворенно заколыхался в кресле, обведя взглядом губернаторские головы, лысины, плеши, мундиры, кресты, медали, удостоверяясь, что эти властные, именитые> родовитые люди сейчас являли дружное подобострастное внимание.
— Худо или нет, что наши иноверцы занимаются подобным «кровопусканием»?
Губернаторы — каждый себе на уме, — уловили по тону, куда клонит его высокопревосходительство и ответили вперебой:
— Не худо…
— Хорошо бы им всем принять шиитство…
— То-то потешатся…
Бакинский губернатор, видя поощрительное отношение к жестокому обряду, напыжился. Пудовкин умел напускать на себя сочувственный вид, строить горестную мину, скрестив руки на груди, когда подданные — шииты вершили обряд поминовения убиенных имамов, оплакивая их в безутешном горе и исступленно истязая себя. Губернатор настолько преуспел в своем лицемерном сочувствии, что простодушная толпа могла бы, кажется, предположить его обращение в шиитскую веру…
— Господа, я всячески поощряю обряд, — сказал он. — Более того, из своих средств я вношу вспомоществование в пользу «белорубашечников», велю обносить их, по обычаю, сладким напитком — шербетом!
— Слышите, — шербетом угощает шиитов! — В тоне наместника уже сквозила ирония. Он не хотел слишком выделять бакинского подопечного перед остальными, пусть даже в пику елизаветпольскому генерал-губернатору. — Да-с, господа, шербетом! Ну, и когда шииты ваши, вооруженные этими опасными штуками, пускаются шествовать по улицам — как тогда, князь?
— По моему распоряжению, для сохранения порядка и пущей торжественности, выставляются конные пикеты.
— Ну и как шииты относятся к усердию нашего губернатора?
— Все шииты, смею заверить вас, изъявляют искреннюю признательность! Это предмет их религиозной гордости!
Наместник неспроста завел разговор об этой сложной материи, преследуя цель — довести до сознания присутствующих мысль о том, какую неожиданную службу может сослужить рознь между суннитами и шиитами на Кавказе. Он хотел внушить губернаторам не только мысль о расколе и разжигании межнациональной розни, но и о целесообразности использовать сектантские распри.
— Почему же они гордятся вашим участием? Сделайте милость, растолкуйте…
Пудовкин приосанился:
— Они рассуждают так: дескать, глядите, сколь почитаема наша шиитская вера в отличие от суннитской, что сам генерал-губернатор выказывает к нам расположение, и казачье воинство выставляет для охранения, и шербет с нами пьет, и печаль нашу разделяет!
Наместник не мог удержаться от смеха. Остальные неуверенно хихикнули.
— Как же так, губернатор — и вдруг слезу пускать по убиенным имамам?
— Так точно, ваше высокопревосходительство. Если интересы дела требуют…Тут уж все дружно прыснули, расхохотались, заколыхались в креслах.
Один лишь елизаветпольский генерал-губернатор, сидевший, как на иголках, оставался серьезен. Главноуправляющий заметно оживился и добавил со смехом:
— Господа, Пудовкин готов, похоже, заодно с басурманами и за кинжал взяться, кромсать себя почем зря! Грохнул смех.
— Если понадобится… в интересах отечества, — стараясь перекрыть зычные голоса, проговорил Пудовкин, запоздало сообразив, что выказываемое им усердие склоняется в комическую крайность. Наместник неожиданно изменил тон, встал и сказал сурово и властно:
— Отечество не станет требовать от своих генералов опускаться до уровня диких туземцев!
Все губернаторы поднялись с мест, вслед за главнокомандующим. Тот продолжал тем же металлическим голосом:
— Надо смотреть на подданных с высоты вверенной власти! А не якшаться с ними! Истинное усердие в чувстве меры! — Главнокомандующий повернул беседу к весьма серьезной и щекотливой теме. — Что шииты истязают себя, бьют себя цепями…
— До синяков, — вставил Пудовкин.
— До синяков, до крови — так пусть и хлещут! Пусть кромсают свои обритые черепа! — главнокомандующий покачал воздетым указательным пальцем в воздухе. Это-то, господа, предпочтительнее, нежели бунт в каземате, как о том нам доносят из Зангезура! — потирая руки, наместник стал прохаживаться по залу, и губернаторские головы поворачивались за ним.