— Мой отец говорил: чтобы убить зверя, надо идти по его следу. Только коркак садится в засаду. Что такое коркак? Так наш народ называет трусов. Я не хочу носить непристойное мужчине имя.
— Меня тоже не прельщает столь яркий ярлык. Но я посмею поперечить мудрости твоего отца: на след зверя нужно вставать, когда уверен в себе. Пока бойцы, товарищ Кокаскеров, не готовы к боям.
Темник говорил сухо и жестко, но не выказывая, что оскорблен. Даже по глазам нельзя было понять состояния его души. А она клокотала. Не только от ненависти к этому самоуверенному командиру, лидерство для которого — состояние естественное, но совсем противное целям Темника, а и от понимания того, что слова начальника штаба вполне соответствуют настроению всего отряда. Темник ненавидел сейчас не только Кокаскерова, всех мужиков-партизан, но и Пелипей, бабу, которой вынужден подчиняться и которая медлит с сигналом о начале действий отряда; ненавидел он и того фашиста-щеголя, который так ловко загнал его на этот комариный остров, окруженный гнилыми болотами; главное же, что бесило Темника, — полное свое бессилие. Он не мог выхватить револьвер и всадить пулю за пулей весь барабан в это спокойное, уверенное лицо Кокаскерова. Не мог он и командовать в отряде по своему разумению. Он, командир по форме, спеленут фактически, словно грудничок. Повелела Пелипей внедрить к полицаям двух-трех человек — он в тот же день отправил их через болота. Разрешила взорвать мост, который прежде намечали к взрыву партизаны, — послал группу во главе с Кокаскеровым. Запретила что-либо дальше делать — держит людей, хотя успешный взрыв моста окрылил партизан и они не хотят больше только рыть окопы, обустраивать землянки, приводить в «божеский вид», как они назвали, тропу отхода. Партизаны хотели воевать, а командир вынужден искать повод для их сдерживания. Не скроешь это ни от кого, как ни хитри, как ни изворачивайся. Запротестуют и мужики, привыкшие к вековой послушности. Кокаскеров подольет масла в огонь. Он и станет командиром. Тогда ему, Темнику, конец.
Куда ни кинь, выходило — всюду клин.
«Еще два дня, и вышлю группу на свой риск. Двум смертям не бывать», — решился наконец Темник и немного успокоился.
Вошел в командирскую землянку комиссар отряда Иван Воловиков.
«Белокурого еще не хватало, — досадливо подумалось Темнику. — Сейчас тоже начнет. Спелись!»
Окрестив там, в загоне, набитом пленными, раненого политрука белокурым, Темник продолжал мысленно так его и называть, хотя уже знал и фамилию, и имя комиссара отряда. Верно, Темник не ошибся тогда, что белокурый из племени политруков. Он так и отрекомендовался, когда пришел в себя и понял, что у партизан: «Политрук Воловиков».
Темнику этого было очень мало. Ему хотелось знать все и о настырном начальнике штаба, который тоже о себе доложил после излечения сдержанно: «Начальник заставы» и больше ничего не рассказывал, и об удивительно мягком в обращении с людьми, вопреки своей фамилии, комиссаре. Оттого Темник старался как-то расположить их к себе, исподволь, словно случилось это само собой, подвести их отношения к совершенной откровенности. Сценарии таких исповедей, непременно, как виделось Темнику, вечерних, он уже представлял себе точно, продумывая до мельчайших деталей и свои «исповеди». Только все что-то мешало: то спешка при строительстве оборонительных сооружений и землянок, то дела, связанные с получением оружия, то обсуждение программы обучения партизан, а теперь вот — недовольство медлительностью самого командира.
«Нет, так не пойдет, — приглашая Воловикова садиться и готовясь слушать его, думал Темник. — Лишь дружба с ними и их полное доверие ко мне дадут мне спокойно работать. Не конфронтация…»
— Трудненько мне, командир, приходится, — вздохнув, словно и впрямь нес он на спине пятерик, заговорил комиссар. — Сердца горят у людей. Вон уж сколько времени, как оружие поступило, а дел — мост один взорван. Вшивонький мост.
— Вот-вот, мы как линяющие зайцы. Под куст забрались, — поддержал комиссара Кокаскеров.
— За что же, Рашид, осуждать зайца, который поступает разумно? Природа — превосходный учитель. Игнорировать ее уроки, значит, просто-напросто оказаться на пути вымирания, — с уверенным спокойствием в голосе парировал Темник. — Да, мы действительно в стадии линьки. Образно Кокаскеров определил. Так вот, друзья, давайте долиняем и уж тогда — вперед. Тогда мы сами, оставаясь живыми и невредимыми, станем врагам наносить ощутимые удары. Вижу и понимаю я, что происходит в отряде, но у меня нет точных разведданных, не определен еще объект удара, не уверен я и в боевой готовности наших партизан.