— Возьми, прицепи на катер эту красульку.
Федос резко поднялся. Глаза его пылали гневом. Он двинул кулаком по Гришкиной руке с рогожей и, не глядя ни на кого, вышел из цеха.
— Ишь ты! Мы обиделись, гордые очень, — шутовски воскликнул Гришка.
И пошел следом за Федосом, опустив древко с рогожей так, что мочальные ее лохмы подметали с пола мусор и пыль. Выйдя на площадку, Гришка приткнул знамя на корму своего катера.
8
Сопки, дома, деревья были плотно и душно обернуты ватой утреннего тумана. Облачные груды неподвижно лежали на уличных булыжниках, на коричневых скальных обломках Орлиного Гнезда, на палубах судов, на холодном бетоне причалов. Тяжелые капли срывались с крыш, с веток деревьев и шумно, по-дождевому падали на землю.
Сквозь задымленное туманом окно ничего не было видно, кроме соседнего калитаевского дома; город исчез, словно бы растворился в облачном молоке. Сергею казалось, что от всего города остался только один-одинешенек этот дом, неправдоподобно увеличенный туманом, а рядом — сбросивший ржавые доспехи зеленый монгольский дуб, с листьев которого падали густые капли.
Сергей не любил владивостокский туман, закрывавший солнце и таинственную даль открытого моря. Заунывный ревун на Скрыплеве, предупреждавший корабли от опасности, вселял в его сердце тревогу за тех, кто в море.
Но сегодня Сергей не замечал пасмурной погоды: на душе у него было солнечно. Сегодня выйдет из сухого дока пароход «Тайга», на котором Сергей впервые работал самостоятельно. Он прихватывал листы, которые затем уже окончательно сваривал Андрей. Однако и это была серьезная работа. От мысли, что в корпус «Тайги» рукою Сергея вплавлен металл, становилось необыкновенно радостно. Об этом хотелось рассказывать всем. Но пока единственным слушателем Сергея был его дед. Он терпеливо, в который уже раз выслушивал подробности этого знаменательного события.
Мальчишка, сменивший Сергея на разноске газет, постучал в дверь.
— Почитаем новости, — обрадовался Алексей Дмитриевич.
Старик всегда с нетерпением ждал газету и, если разносчик запаздывал, сердился, ворчал на непорядки в типографии.
— Очень большая неприятность, — сказал Изместьев, — бегло просмотрев номер «Красного знамени». — Затонул «Цуруга-мару»… Человеческих жертв, правда, нет… Но большая часть грузов погибла. Подозрительная история, на мой взгляд.
Алексей Дмитриевич комментировал сообщение о гибели «Цуруги», дополняя его своими догадками и выводами. Старый моряк хорошо знал, как обделываются такого рода делишки.
«Цуруга-мару» наскочил на подводные камни у берегов Камчатки. Носом он прочно застрял между рифов, а корма опустилась в воду. Кормовые трюмы, где находились банки для крабовых консервов, затопило водой. Сразу же возле «Цуруги» оказался японский краболов, принявший всех пассажиров с аварийного парохода. Подозрительным было это быстрое появление в тех местах японского краболова, хотя ему там делать было нечего. На другой день «Цуругу» покинула и его команда.
И это обстоятельство смущало Изместьева: команда была спокойна за свою судьбу, зная, что авария не грозит людям.
«Все это они заранее подстроили», — убежденно заключил Изместьев. «Цуруга» — старая, сорокалетняя посудина. Аварийный капитан оказал пароходной компании отличную услугу — компания получит страховку — и погубил заодно путинные грузы для советских крабоконсервных заводов.
В конце сообщения о «Цуруге» говорилось, что необходимо без промедления посылать на Камчатку «Тайгу» с рыбыловными снастями, банками и продовольствием.
— Видишь, Сергей, вы кстати отремонтировали «Тайгу». На нее теперь вся надежда. Ее хотят посылать на Камчатку. Принеси-ка мою тетрадь, — попросил Изместьев.
Сергей знал, что сейчас дед запишет это происшествие, как в судовой журнал, в свою морскую летопись. Он выдвинул верхний ящик комода. Пахнуло знакомым запахом окислившейся меди: в ящике лежал заветный дедовский кортик. Здесь покоились и другие замечательные вещи, вызывавшие неудержимое любопытство Сергея и раньше, когда он был совсем мальчишкой, и теперь. Но если в прошлые годы он засматривался на кортик и разные знаки отличия, хранимые дедом в память о морской службе, то сейчас Сергея больше интересовали толстые тетради в холщовых переплетах. Страницы их были заполнены интереснейшими подробностями из истории русского флота на Тихом океане — от постройки на верфях в Охотске морских судов в царствование Петра Первого и до создания сегодняшних рыболовецких сейнеров. В записях Изместьева хранилось немало и документов по истории японского флота. Самым важным из них Алексей Дмитриевич считал исследование японского барона Ивазаки. Оно привлекало своей честностью и объективностью. Изместьев почти целиком переписал его в свою тетрадь. Барон Ивазаки говорил, что постройка русскими в бухте Хеды шхуны положила начало и японскому судостроению.