Перелистывая принесенную Сергеем тетрадь, Алексей Дмитриевич пробежал подчеркнутые красным карандашом строчки: «Японским плотникам и слесарям, помогавшим русским работать, при этом представился удобный случай изучить европейскую систему кораблестроения. Это послужило им на пользу, так как потом только благодаря им правительство имело возможность построить целый ряд шхун того образца, которые строились русскими. Большая часть этих мастеров получили места во вновь основанном морском ведомстве сёгуната, а с течением времени они приобрели столько знаний, что при открытии верфи в Иокосуке они составляли ядро его рабочей силы».
К этим словам барона Ивазаки Изместьев сделал приписку о том, что в 1856 году шхуна «Хеда» была подарена японскому правительству вместе с пушками фрегата «Диана». Годом ранее голландский король подарил Японии паровой корвет. Японцы назвали его «Канко-Кан» и подняли на нем впервые введенный в стране национальный флаг — солнце в виде красного шара на белом поле. «Хеда» была в Японии вторым судном, на котором был поднят такой же флаг. Оба корабля положили начало военному флоту Японии…
Пока Алексей Дмитриевич переписывал из газеты историю с «Цуругой», Сергей перебирал в ящике комода дедовские вещицы. Рядом с кортиком лежала картонная коробочка, в ней хранилась дешевенькая деревянная ручка-вставочка, запачканная чернилами. Историю ручки Сергей слышал не раз. Алексей Дмитриевич очень дорожил этим сувениром. Достаточно было деду взглянуть на коробочку, чтобы в памяти снова возникли те дни, когда он, тогда еще молодой штурман одного из первых пароходов Добровольного флота — «Петербург», познакомился на борту своего судна с Антоном Павловичем Чеховым. Писатель возвращался домой с острова Сахалина. На «Петербурге», по дороге в Черное море, заболел рогатый скот. Чехов и врач Щербак нашли болезнь опасной для пассажиров и велели скот уничтожить. По этому поводу был составлен документ. На нем стояла и подпись Чехова. Изместьев тогда и взял себе на память ручку, которой писал его любимый писатель…
Во Владивостоке, куда пароход прибыл с Сахалина, штурман познакомил Чехова с городом.
Владивосток встретил гостя неповторимым великолепием золотой приморской осени. Сопки пылали в багряном огне, над дремотной ширью Амурского залива, в закатном небе занимались неистовые пожары вечерней зари, и однажды, как бы символизируя собой богатства здешней природы, к городским берегам приплыл кит. Он нежился в спокойных водах бухты, нырял, плескал хвостом, поднимая каскады брызг.
Но вся эта щедрость природы только сильнее оттеняла бедность и запустение молодого тихоокеанского порта с его недавно построенными холерными бараками…
Сергей перебирал дедовские тетради, прочитывал некоторые страницы и так увлекся, что не заметил, как в комнату вошел Андрей.
— У вас, наверное, целая книга про флот написана, — сказал Андрей, с любопытством поглядывая на тетрадь, — взяли бы да отдали в «Книжное дело», пусть печатают.
— Да, да, — не расслышав слов Андрея, отозвался Изместьев. — Да, да! Идет настоящая война на море, молодые люди.
Андрей вопросительно поглядел на старика: о какой войне он говорит?
— И заметьте: воюют не крейсера и миноносцы, а краболовы и снабженцы. Совершенно мирные суда. Вспомните пожар на снабженце «Север». В прошлом году почти в том же районе, где сейчас сидит на камнях «Цуруга», разбился отличный японский пароход «Гойомару», а в его трюмах тоже были советские путинные грузы. Потом — история с пароходом «Сергей Лазо». Он стоял в Озерной, и вот пришвартовался к его борту японский кунгас. А на нем — тридцать банок бензина. И как только команда кунгаса сошла на берег, вспыхнул пожар. Случайность? Трудно поверить. Матросы с «Сергея Лазо» кинулись в огонь, побросали банки с бензином в воду. Иначе — взрыв и пожар. А история с «Тайгой»? А с «Северным Приморьем»? Как только перед камчатской навигацией наше судно попадает в японские доки, выходит оно оттуда инвалидом. А вспомните пожары на складах Дальгосрыбтреста и акционерного Камчатского общества…
Алексей Дмитриевич говорил это не столько для своих собеседников, сколько для самого себя: он заносил эти факты в «летопись», проверяя каждое слово на слух — старая укоренившаяся привычка. Именно благодаря этому Сергей мог знать почти все, что записывал дед в тетрадях.