— Мы до них доберемся, отец, — сказал черноусый негромко. — Верь слову.
Прохор насторожился.
— Не бойся, не выдам, — успокоил рабочий Прохора и пошел к своим товарищам.
— А я и не боюсь, черт бы тебя побрал! — крикнул сердито вдогонку Прохор.
Вскоре после этого Прохора и Степана послали на ремонт бронепалубного крейсера «Богатырь». Крейсер получил большие пробоины в нескольких милях от Владивостока — наскочил в тумане на прибрежную скалу в Амурском заливе.
Прохор с состраданием смотрел на искалеченный крейсер, на его огромную рану — от форштевня до носовой кочегарки — и думал о других кораблях русского флота, погибших и поврежденных в боях.
Повреждение на «Богатыре» было трудно исправить: в мастерских нашлись лишь тонкие листы железа, совершенно непригодные для такого ответственного ремонта.
— Вот они, поставщики двора его величества, господа Дерябины, — усмехнулся Степан.
— Может, в Японию пошлем на ремонт? — съязвил кто-то. — Там починят наилучшим манером.
Прохору разговор не понравился. Надо спасать крейсер, а не языком чесать. И он поинтересовался у мастера, нельзя ли сложить листы в два-три слоя, да так и заделывать пробоины. Но мастер зло отмахнулся: железа и в один слой вряд ли хватит…
— Эх, кабы это деревянный фрегат, показал бы я, как починку производить. Подогнал бы бревна, да и дело с концом, — сказал Прохор, вспомнив свои былые дела.
— Между прочим, это идея! — воскликнул стоявший близ Прохора инженер. — Если заделать пробоины сначала деревом, а снаружи обшить тонким железом…
И, обрадовавшись собственной неожиданной выдумке, помчался к начальнику завода.
Предложение одобрили. И Прохор вместе с другими рабочими принялся за работу.
Степан недоверчиво пожимал плечами: где ж это видано, чтобы стальной крейсер досками ремонтировали? Вот она, бедность наша. Награбили Дерябины да Гинцбурги, нажились на прибыльном деле, и вон какая ерунда получается…
Когда пустили воду в док, она хлынула и сквозь забитые и обшитые железом бреши.
Прохор закрыл глаза, чтобы не видеть шумного торжества победившей воды.
— Не закрывай очей, гляди, гляди, — послышался спокойный голос Степана. — Вот он, весь корабль наш российский, трещит по швам. Его латками да заплатками не починишь. Ему весь корпус переклепывать надо. И командира — к чертовой матери.
«Что он говорит? — испуганно подумал Прохор. — Какого командира?..»
Степан поглядел на отца, и ему стало жаль старика.
— Не твоя вина, что рухнуло, — пытался успокоить Степан опечаленного Прохора. — Много кое-чего у нас рушится, не наплачешься на все.
Прохор изучающе посмотрел на сына: в последнее время он все намеками да присказками объясняется. Будто знает о чем-то, да боится сказать открыто.
— А, пропади всё пропадом! — с остервенением крикнул вдруг Степан, швырнув на землю заскорузлые брезентовые рукавицы, выпачканные суриком и ржавчиной: в них он и ставил эти злополучные листы.
И пошел в сторону казарм Сибирского флотского экипажа, оставив Прохора наедине с его трудными и невеселыми думами.
Стояла истомная предгрозовая духота. Вода в бухте как бы загустев, ртутно поблескивала волнистым зеркалом, изломанно отражались в нем пароходы, сопки корпуса цехов и трубы мастерских. Отражения колыхались, меняли форму, покачивались на округлых невысоких водяных валках, то удлинялись, то укорачивались и, казалось, плыли куда-то.
А Прохор смотрел на каменные стены дока, стиснувшие черную громаду «Богатыря», и вдруг отчетливо увидел на этом месте зеленую лужайку, обрамленную кустарником, застывшие ряды матросов и солдат, священника в золоченой ризе и щуплого, хилого человечка рядом с ним. Равнодушно, подавляя зевоту, положил он в условленное место кирпич, а поп черной густой кистью, похожей на малярную, окропил положенный будущим царем первый кирпич дока, который с того дня получил имя цесаревича Николая. И вот теперь стоит в нем беспомощный, израненный корабль, носящий сильное имя «Богатырь». Прохор ясно представил щуплого рыжеватого человечка, который правил сейчас всем государством российским. «Не этого ли командира грозится прогнать Степан? — подумал Прохор, и незнакомое до этого смешанное чувство тревоги и ярости огнем полыхнуло в сердце. — Командир называется, пропади он пропадом!»