Кто бы мог подумать, что дряхлое судно, заросшее ржавчиной, водорослями, ракушками, в трюмах которого хлюпала маслянистая, страшновато-темная вода, уже не стоит на месте, а летит на всех парах, разгоряченное жгучим желанием десятка мальчуганов? Что уходит оно все дальше и дальше к незнакомым пальмовым берегам? Это ведь только с берега могло показаться людям, что пароход стоит на приколе. А попробовали бы они подняться на капитанский мостик, стать рядом с Егоркой. Люди увидели бы тогда дальние дали, ощутили бы на лицах своих влажное прикосновение морского ветра, надышались бы воздухом безмерного океанского раздолья…
Когда строгое портовое начальство пресекло баловство босоногих мореходов, запретив им великолепную игру в заморские плаванья, Егорка переселился с капитанского мостика на покосившееся крыльцо родного дома. Крыльцом давно не пользовались — ходили с черного хода, — и дверь была крест-накрест заколочена досками. Егорка прибил к столбику, что поддерживал навес над крыльцом, круглое сиденье от стула, подобранное возле соседского дома. Деревянный кружок с успехом заменил штурвал. А крылечко, огороженное невысокими перильцами, было ничуть не хуже капитанского мостика. С него, сквозь ветви дедовского монгольского дуба, виднелись бухта Золотой Рог и синий простор Амурского залива. И снова ребячья фантазия раздувала паруса трехмачтового корвета, и опять он уходил в дальние моря.
Необыкновенно хороши были эти морские походы, когда город поливали теплые проливные июльские дожди. Тогда было непроглядно вокруг, как в штормовую погодку. На Орлином Гнезде гнулись под ветром почерневшие от дождя деревья, а шум ливня и ветвей был совсем как шум океана в бурю.
Особенно сильно привязался Егор к морскому приволью после того, как приехала сюда Ганнушка.
Море подружило их. Они часто ходили на берег Амурского залива, и Егор рассказывал Ганнушке многое, что знал о море, старался, чтобы и она полюбила этот свободный неохватный простор, как любил его сам Калитаев.
Ганнушка научилась плавать, и по воскресным дням они отправлялись на берег залива. Девушка уходила за каменистый мысок, раздевалась там и, накупавшись вдоволь, возвращалась к Егору.
В один из таких дней Ганнушка после купанья лежала на песке, закрыв глаза. Солнце проникало сквозь веки красным светом. Когда Ганнушка открывала глаза, небо казалось оловянным, а все вокруг — обесцвеченным. Она знала: это оттого, что смотрела на солнце со смеженными веками.
Начинался прилив. Ганнушка почувствовала эта по прикосновению воды к ступням ног.
Она поднялась, отошла в сторону, села. Егор подсел к ней поближе. Она глянула на него и вдруг сердцем своим почуяла, что услышит сейчас от Егора давно ожидаемые слова. А он, смущаясь и томясь от непереносимого волнения, не решался начать неизбежный, неотвратимый разговор.
Ганнушке передалась взволнованность Егора, и, чтобы не обнаружить своих чувств, стараясь казаться равнодушной, она зачерпывала горстью сухой, прокаленный солнцем песок и посыпала им свои загорелые ноги. На коже оставались сверкающие золотинки. Глядя на них, вспомнила: когда увидела их впервые, решила, что эти блестящие пылинки и есть настоящее золото, о котором так много говорят и мечтают люди. И удивлялась, почему никто не собирает его здесь, на берегу моря. Сказала однажды об этом Егору, а он поднял ее на смех: нашла богатство, нечего сказать!
— Помнишь, как просмеял меня, — сказала Ганнушка, показывая на золотые блестки.
— Настоящее золото в самих людях, я так думаю, — ответил Егор. — А они его в земле ищут, в песках сыпучих. Вот ты для меня дороже всякого золота. Давно об этом хотел сказать…
Ганнушке было хорошо и беспокойно от Егоровых слов. Она молчала, пересыпая золотистый песок.
Ганнушка сидела рядом, покрытая жаркими золотниками, близкая, родная как никогда. Податливый морской песок, на котором недавно лежала Ганнушка, оставил на себе вмятину, повторявшую очертания ее тела. Солнце подсушило песок, и вмятины обрушивались, становились бесформенными, и уже трудно было догадаться, что еще недавно здесь находился человек.
Егор смотрел на это постепенное разрушение и радовался тому, что сама Ганнушка здесь, рядом с ним, цела и невредима. Прилив продолжался. Пока они разговаривали, вода совсем подобралась к Ганнушке, плескалась у ее ног, омывая с них горячую золотую пыль. Тогда они поднялись и пошли к дому, крепко держась за руки. Тропинка извивно вела по склону сопки к вершине Орлиного Гнезда, где Егору и Ганнушке предстояло начинать неразлучную жизнь…