Трудной оказалась эта жизнь — с частым недоеданием, безденежьем, лютой нуждой. Пока все трое мужчин были дома, еще удавалось кое-как связывать концы с концами. Но со смертью деда и арестом Степана, с призывом в армию Егора хозяйство в доме пошатнулось, исчез хотя и скудный, но все же постоянный заработок.
Сердце у Егора обливалось кровью в тот день, когда он вернулся из бухты Диомид и увидел мать, склонившуюся над лоханью с грудой чужого белья. В комнате клубился густой пар, и Егор не видел Ганнушки, лежавшей на кровати.
Мать подошла к Егору, положила ему на плечи мокрые, пахнущие мылом и жавелем руки, уткнулась лицом в грудь сына и беззвучно заплакала. Потом искоса глянула в сторону Ганнушки и повела Егора к ней.
Увидя жену в постели, Егор забеспокоился.
Ганнушка смущенно посмотрела в лицо Егору усталыми, но по-прежнему прекрасными глазами.
— Андрейкой хотим назвать, — сказала она. — Вот и мама тоже согласна.
Егор вдруг вспомнил, что нового его товарища — Кронштадтца — тоже зовут Андреем, и эта случайность обрадовала, показалась знаменательной и счастливой.
— Добрый хлопец. Спасибо, Ганнушка. А назвали — лучше и не придумать.
А потом он взялся прилаживать колыбель, которую принес из кладовой.
— Чье это? — спросил Егор мать, показав рукой на лохань с бельем.
— Дерябиных. Платят хорошо, не обижают, слава богу.
— Больше не брать, — повелительно сказал Егор. — Я в мастерских буду работать. Проживем…
И вот он возвращается домой безработным. Здоровый, сильный, работящий, понимающий толк в слесарной и котельной премудрости, но с завтрашнего дня вынужденный сидеть дома, обрекая семью на новые лишения и нужду. Скрипнув зубами от ярости и бессильной ненависти, Егор поднялся с дедовского камня и побрел к дому.
Дверь открыла Ганнушка, держа на руках Андрюшку. Егор не прятал от нее глаза, и Ганнушка поняла по их выражению, что случилось несчастье.
Мать, по заведенному обычаю, взяла из рук Егора сумку, в которой он брал с собой еду.
— Завтра пироги тебе с рыбой положу, хочешь? — спросила она.
Пироги эти были испечены еще вчера, ко дню рождения Андрюшки, которому исполнился год.
— Не надо, мама. Я завтра в мастерские не пойду, — сказал Егор и взял на руки сына.
— Проживем, — утешающе сказала Ганнушка, поглядев на лохань.
— Нет уж, не будет того! — сердито прикрикнул Егор.
Андрюшка, напугавшись, разревелся, потянулся к матери.
Ночью оба долго не могли уснуть. Непереносимая жалость к Ганнушке сжигала сердце Егора. Разве о такой доле мечтал он, когда сказал ей там, на берегу, заветное слово? А она? Терпеливо, кротко, не жалуясь и не озлобляясь, сносила нужду, вроде бы другой жизни и не желала. Жила тайной надеждой: вот наступит завтрашний день — и будет новая жизнь. Но проходили дни, а жизнь оставалась прежней.
— Егорушка, — вполголоса, чтобы не разбудить мать, спросила Ганнушка, — придет ли когда-нибудь рабочему человеку другая жизнь аль нет?
— Сама не придет, — ответил Егор. — Старую жизнь надо сначала порушить, чтобы новой место освободить.
И он с неловкой, неумелой нежностью погладил Ганнушкины руки — шершавые руки прачки, иссушенные водой, мылом и жавелем.
— Про лохань забудьте, — еще раз строго потребовал Егор. — Что-нибудь придумаю.
За перегородкой тяжело ворочалась и, сонная, стонала мать. Даже во сне ее не покидали заботы и тревоги — за судьбу мужа, сына, внука и его матери.
15
С утра до позднего вечера ходил ежедневно Егор по Владивостоку в поисках работы. Но нигде и никому не нужны были его сильные умелые руки. Стояли на приколе многие пароходы, прекратилось строительство городских зданий, и только не вмещавшая всех арестованных тюрьма получила ассигнования на расширение своей «полезной» площади. Возвращаясь однажды с Первой Речки домой, Егор долго стоял возле строящегося нового тюремного корпуса.
— Нужны рабочие? — скорее по привычке, чем из интереса спросил он десятника.
— Можем взять, — охотно отозвался тот.
Вот уже много дней семья Егора жила впроголодь. Сам он исхудал, ослаб от голодухи, бесцельных многоверстных походов из конца в конец разросшегося города. Егор представил себя сначала работающим на возведении толстых кирпичных стен тюрьмы, получающим деньги, которых уже давно не держал в руках. Но тут снова увидел он бледные лица тех, шестнадцати. «Нет, лучше подохнуть с голоду, чем это», — подумал Егор и пошел прочь от проклятого места.