Когда Дерябин вышел, охмелевший Изместьев сказал Егору:
— Этот торгаш хочет получить страховую премию за свое корыто. Каким образом? Очень просто. Как это делают в цивилизованных странах: нанимают «аварийного капитана», посылают его в такой район, где аварию можно свалить на плохо изученную береговую линию, отсутствие подробных карт. Капитан сажает судно на камни, а море и штормы довершат дело. Корабль погибает, а пароходчик кладет страховую сумму в карман. Просто, а? Вот я такой могильщик и есть. Прошу любить и жаловать.
Егор слушал рассказ пьяненького капитана, и смешанное чувство отвращения и гнева к Дерябину наполняло душу.
— Я вам настоятельно советую: не ввязывайтесь в это дело, — говорил Изместьев. — Мне уж все равно. Я человек отпетый. Спился, как видите. К сыну идти не могу. К тому же там внук объявился — корабельный инженер. Окончил Кронштадтское морское инженерное училище. Приехал сюда, а делать-то нечего, сидит пока у отца на шее.
Егор поднялся, чтобы уходить. Еще одна надежда на работу рухнула.
Дойдя до двери, Егор вернулся к столу.
— Мне нельзя уходить, я поступаю на пароход. Дома голодают.
— Как хотите, молодой человек, — пробормотал Изместьев. — Пожалуйте, в таком случае, завтра на корабль.
Егор вышел из конторки. Свистел промозглый декабрьский ветер. Бухта как бы дымилась холодными испарениями: близился ледостав. На поверхности воды плавало «сало» — тонкий ледок, от удара волн превращенный в хрустящую кашу, круто сдобренную морской солью.
Утром Егор потребовал у Дерябина платы вперед. Василий Тихонович подозрительно посмотрел на нового матроса: уж не пронюхал ли он тайные его замыслы? Но деньги выплатил. Егор на следующий день отправился в плаванье. Ему показалось, что команда отлично знает о назначении рейса, но помалкивает. Понимающе переглядываясь, матросы говорили между собой намеками. И Егору сделалось жутко от этого. Отчаявшиеся, доведенные до предела голодом и нуждой люди идут с шуточками на верную смерть ради того, чтобы прокормить свои семьи хотя бы несколько дней. Возможно, некоторые и не вернутся, продав Дерябину свои жизни за медные гроши. Зато купец вернет с лихвою денежки, вложенные в ржавую железную коробку.
Егор любил сделанные рабочими руками вещи и знал им цену. Вся душа его протестовала против обдуманного и злонамеренного разрушения того, что сработали труженики. И то обстоятельство, что пароход принадлежал богачу Дерябину, не могло поколебать Егоровых убеждений о ценности всего созданного людьми труда.
Егор опасливо поглядел на сварливую толчею волн, прислушался к их остервенелым ударам в железные скулы парохода, к свисту ветра в снастях. Все вокруг предвещало шторм. Дерябинская «Аркадия» шла навстречу своей гибели. Сейчас она проходила невдалеке от скалистого острова Аскольд, камни которого, если б они могли говорить, рассказали бы о страшной золотой лихорадке, сотрясавшей этот подковообразный остров вскоре после водворения русских в бухте Золотой Рог. Егор хорошо помнил рассказ Прохора о том, как тряхнула аскольдовская лихорадка и Василия Дерябина.
Егор не заметил, когда пароход повернул в сторону острова: в это время он был уже в кубрике.
Трое матросов, сидевшие в кубрике, о чем-то разговаривали. От судорожного боя машины голоса их дробились, дрожали, как бывает, если заведешь разговор, едучи на тряской телеге по щербатой, колеистой дороге. В одном из матросов Егор узнал отличного клепальщика, работавшего раньше в военном порту. Он приехал из Петербурга в числе других полутораста человек. Затребовал их тогда сам наместник царя на Дальнем Востоке Алексеев. Но сейчас даже их не пощадила неумолимая безработица.
— А я ведь знаю, куда идем, — сказал клепальщику без обиняков Егор. — Пароход расшибать, чтобы страховку хозяину выручить.
В голосе Егора звучал гнев. Клепальщик не отозвался, молчал.
— По какому праву распоряжается он нашей жизнью? За кусок хлеба — в воду головой. И молчим как рыбы. Пошли, свяжем капитана. Пусть ворочает назад. Не дадим людей губить и пароход!..
— Брось, — лениво отозвался один из обитателей кубрика. — На камни посадит — подумаешь, беда какая. Возле берега ведь. Не потопнем, не бойсь… А пароход чужой, не жаль.