Сергей заплакал. Он грозил Рядовскому кулаками — ничего не помогало. А когда злой дух, вселившийся в тщедушное тельце любимого сынка Рядовских, перенес его на вторую цветочную клумбу, Сергей увидел по ту сторону забора высокого человека в офицерской шинели, но без погон. Незнакомец серьезно смотрел черными глазами на Сергея и, казалось, понимал его неутешное горе. Потом он укоризненно покачал головой и что-то сказал Рядовскому. Тот нехотя прекратил свой сатанинский танец. Сергей понял, что это человек в шинели остановил злое разрушительство Рядовского, и горячее чувство благодарности захлестнуло маленькое ребячье сердце. А черноглазый незнакомец посмотрел ободряюще на Сергея: крепись, мол, парень, не унывай, стоит ли ревьмя реветь из-за растоптанного снега, — и пошел своей дорогой, в сторону Подножья.
А на второй день Рядовский влетел в комнату Сергея и захлебываясь выложил все, что услышал от старшего брата — юнкера из инструкторской офицерской школы на Русском острове. Тот божился и клялся, что вчера в их школу приходил самый настоящий большевик. «Понимаешь, приходит он один, без охраны, без револьвера. Его могли очень даже просто убить. А он — ничего не боится. Стал всех агитировать. Интересно, да?»
Сергей не поверил Рядовскому, зная его пристрастие ко лжи. Но в тот же день о смелом посещении вражеского логова большевиком рассказал за обедом дед Сергея. А его словам верили все.
— Вот у них там все такие. Они победят, — убежденно сказал дедушка и принялся по обыкновению скручивать «маньчжурскую гавану» — так он называл самокрутки из маньчжурки-самосада…
Дней через десять после того, как с Русского острова ушел последний пароход с белыми, к Изместьеву приехал Егор Калитаев. Он предложил Алексею Дмитриевичу работу в пароходстве.
— Сам я снова на Дальзаводе, — рассказывал Егор, — но у меня один дружок подбирает людей в пароходство, просил помочь. Вот просим вас, если пожелаете.
Изместьев был взволнован: значит, нужен он тем самым красным, которыми стращал его Рядовский.
Старик согласился. Начались сборы.
Была глубокая осень, стояли морозные дни, дров не было, и дед спилил в саду высохший ствол монгольского дуба. Он втащил на кухню холодное дерево, и Сергей помогал его пилить. Старый сухой дуб жалобно стонал под пилой. Острые зубья вгрызались в то место, где Сергей процарапал когда-то перочинным ножом две буквы: «С. И.» — Сергей Изместьев. Царапины на коре зарубцевались, и буквы стали выпуклыми, большими. Попадая на них, пила скользила, не брала, и дед перевернул ствол так, чтобы рубцы букв не мешали пилить.
Когда все вещи были уложены и запакованы, Алексей Дмитриевич пошел к Степкину договориться, чтобы он помог погрузиться на пароход. Сергей отправился вместе с дедом.
Старики прихлебывали чай, разговаривали, курили, а Сергей и Машутка листали газеты, разглядывая рисунки и карикатуры на интервентов.
И вдруг в одном из номеров «Красного знамени» Сергей увидел небольшой портрет. Рядом был напечатан рассказ о страшной, мученической смерти Сергея Лазо.
Сергей всматривался в тусклый, неясный отпечаток, и ему вдруг показалось, что это те самые глаза — черные, с задумчивой усмешинкой. Совсем как у того человека в шинели. И хотя многие тогда ходили в шинелях, с погонами и без погон, и у многих отважных людей были такие же горящие глаза, словно они излучали пламя сердца, — Сергею казалось, что это именно Лазо — никто другой! — устыдил расходившегося Рядовского, когда он растоптал чистый, прекрасный своей белизной снег…
И вот наступил последний день жизни на Русском острове. Когда грузили на баржу вещи, неожиданно рухнули сходни и в воду упал бабушкин комод. В него сложили столовую посуду, и был он настолько тяжел, что сразу же пошел ко дну.
Степкин, помогавший грузиться, удивился. Шутливо спросил:
— Чего в комоде-то было? Неужто клады золотые: больно уж тяжел.
— Там посуда, столовые приборы, венчальные свечи, иконы. Степкин, голубчик, спасите комод, умоляю вас! Вы же моряк, нырните за ним, — плакала бабушка, а Сергей тайком смеялся над ее потешной просьбой.
21
Катер, на котором переезжали во Владивосток Изместьевы, входил в бухту Золотой Рог. Вода в проливе Босфор Восточный и в Золотом Роге была тусклого серого цвета, как грифельная доска, на которой кто-то тонкими меловыми штрихами обозначил белые гребешки волн…