— Опять заладила свое: горы да горы, — досадливо сказал старик. — И ведь сколько ей объясняли. Вот ты, браток, — обратился он к Федосу, — скажи, как человек здешний, что не опасные те горы для жизни.
Федос не ахти как знал про те дальние земли, сам пользовался случайными рассказами людей. Но чтобы не показаться незнайкой, сказал с убежденностью:
— Место безопасное. Сам туда же наладился.
С верхней полки, заваленной пожитками, выглянуло из-за мешков и узлов растомленное сном и духотой красивое девичье лицо. Полушалок сбился у девушки с головы на плечи, густые волосы распушились, растрепались, гребень едва держался на них, готовый вот-вот свалиться.
— Где мы, деда? — позевывая в ладошку, спросила девушка. — Сколь уж едем, а конца-краю нет.
— Больно ты быстрая, — сказал Федос. — Едешь ты несколько дней, и тебе — долго. А знаешь, как раньше, в старые-то времена, мужики сюда добирались? На телегах. Везли на них скарб свой, а сами рядышком, пехтурою, ножками, на своих на двоих. По три года топали.
— Давно, выходит, здесь проживаешь? — спросил Федоса старик.
— Давненько, — подтвердил Федос. — Аж с девяносто первого года. Морем из Одессы добирался. Тоже не быстро: без малого два месяца по волнам. Хлебнули горького до слез.
Заинтересовавшись рассказом, девушка свесила голову, чтобы лучше видеть сидящих внизу. Гребенка сорвалась с волос и упала Семену на колени.
— А ну подай, — попросила девушка.
Семен смутился, неловко привстал и, не глядя ей в лицо, протянул оброненный гребень. Она взяла его теплой рукой, коснувшись пальцами Семеновой ладони. Ему почудилось, что это Поля тронула его за руку. И, вспомнив о ней, он усовестился. «Стоит, наверное, бедняга, на ветру, ждет, не выйду ли». Чтобы посмотреть, не ушла ли Поля, Семен пробрался к тому самому окошку, на котором чье-то жаркое дыхание вытопило во льду кружочек. Глазок уже густо зарос морозными елочками. Семен приник к окошку и стал вновь растапливать лед, дыша на подмерзший круглячок. В просветлевшем кружке Семен увидел запорошенный снегом черный платок Поли. Она стояла напротив окна и смотрела на дверь вагона, ожидая Семена. Он оторвался от окна, сделал шаг, обходя чужие узлы, но в это время пронзительно вскрикнул паровоз, железный стон и скрежет раздались по вагонам, потом дернуло так, что Семен свалился на чей-то сундук, не устояв. И понял, что уже поздно: поезд тронулся.
Тогда Семен опять повернул к окну, приник глазом к ледяному кружочку и снова увидел Полю. Теперь она смотрела прямо в оконный круглячок, в самый глаз Семена, будто чуяла, что и он глядит на нее. Семен с трудом различал ее слабо освещенное лицо, но ему казалось, что он отчетливо видит смерзшиеся от пурги ресницы, губы ее, которые шевелились, словно бы шепча какие-то слова. Семен прощально помахал рукой, улыбнулся виновато, а она ни одним движением не показала, как отнеслась к его улыбке. И только сейчас он сообразил, что Поля не видит его. Отчаянье захлестнуло сердце.
Паровоз набирал скорость, и Поля стала удаляться, хотя шагала она в одном направлении с поездом.
И вот наступила минута, когда в ледяное отверстие уже ничего не было видно, кроме стремительно летящих искр.
— Эх, Поля! — со вздохом, похожим на стон, вырвалось из груди Семена.
— Сильно любишь? — не то участливо, не то насмешливо спросила внимательно наблюдавшая за ним девушка, которой он недавно подал гребенку.
— Тебе-то какая забота? — спрятал под напускной грубостью душевное смятение Семен.
А Семен все стоял у окна, силясь разглядеть родное село. Но густой дым пурги застилал Бакарасевку.
И вдруг Семен увидел сквозь снежную мглу красноватое неспокойное зарево.
— Вроде горит чтой-то.
— Где горит? — встрепенулся Федос. — А ну, пусти.
Семен отошел от окна, уступив место отцу.
Мятущееся зарево все сильнее пробивало снеговую тьму, просветляя ее, окрашивая белесый дым пурги в зловещий багровый цвет.
Сердце Федоса сдавила тревога. Он пытался определить место пожара. Но как это сделать, если глаз различает лишь размытое пургой зарево.
Под вагоном послышался чечеточный перестук колес: поезд шел по мосту через Чихезу. Теперь Федос смог наконец определить, в какой части села горит. «Раз проехали мост — стало быть, это совсем рядом со шмякинской заимкой».
Он почувствовал, как кровь отхлынула от лица, а ноги сделались точно тряпичными: горело либо на участке Федоса, либо на участке Шмякина. «Неужто моя хата?.. Господи, что ж с Евдокией-то?..»
Огонь был огромен — видно, большая пища досталась ему, и он с трудом управлялся с нею. «Моя фанза давно бы истлела, — утешал себя Федос. Неясная, неосознанная догадка томила его. — Харитон ходил уж больно сумной. Про дом намекал нынче — дескать, будешь жить в нем… Неужто сам свое добро подпалил? Ах изверг окаянный!»