Эта ночь прошла без тревожных пробуждений: Николай проснулся, когда солнечный свет уже переливался за подоконник, а со двора доносился птичий гам.
Прощание с теткой затянулось: Аграфена Тихоновна то и дело тащила к бричке гостинцы то для сестры, то для Натальи, бросалась "Николеньке" на шею и заклинала приехать еще. Останавливать старушку у Николая не хватало духу, и в конце концов выехал он из Касимова уже за полдень.
Дорога утянулась в луга, окаймленные лесом. Полуденный зной набирал силу, и лошадь медленно переставляла копыта по пыльной земле. Разморенный жарой Тришка не подгонял ее. Когда рубаха на нем потемнела от пота, он сорвал на обочине пару лопухов, один из которых заботливо предложил барину. Так они дальше и катили, с головами, лопухами прикрытыми.
Тришка ударился в лирику.
- Был я вчера, барин, у басурманской масоли, - поведал он, глянув через плечо.
Догадавшись, что речь о мавзолее, Николай понял, что не обознался накануне.
- Там, говорят, не токмо хан, но и жена евонная похоронена, Сюбике.
- Сююмбике, - машинально поправил Николай.
- Сюбике, - согласился Тришка. - Любил он ее, говорят, шибко. Больше жизни любил.
"Уж не Катька ли тебя просвещала?" - невольно ухмыльнувшись, подумал Николай.
Бричка медленно катила по узкой тропе. Высокие луговые травы то и дело свешивались на сиденье. Николай, не вставая с места, сорвал травинку и теперь неторопливо жевал ее, закинув руки за голову и сдвинув лист лопуха на лоб.
- А вот она, сказывают, от хана нос воротила, - продолжал Тришка. - Больно страшен был, говорят. Ухи отвислые, такие, что аж на плечах лежали. Куда ему такую красоту в жены! Так ведь хан, все-таки...
Николай улыбался, прислушиваясь к этой нехитрой философии. А Тришка не умолкал:
- Вот она и гнала его от себя, Сюбике эта. А хан ничего, терпел. Все от нее сносил, от красы своей. А после смерти, сказывают, отплатил за все.
- Это как же? - удивился Николай.
- Говорят, похоронить ее в своей масоле велел, а имя на могиле писать запретил. Пусть мол, лежит, стерва, безымянная, будто и не было ее вовсе на свете. Вот оно как бывает...
Тришка примолк. Николай, прищурившись, смотрел в светлое от зноя, будто выгоревшее небо. Над лугом кружил коршун. Завис в вышине, раскинув крылья, потом качнулся, словно толкнула его невидимая волна, и унесся за узкую полосу леса.
- Вот она какая, любовь-то, бывает, - вновь задумчиво завел Тришка. - А барин-то, что на Гусе живет... Куды мы едем-то, знаете?
Николай замер. Он успел почти позабыть о Баташеве, и теперь внезапно ощутил неприятный холодок, словно запоздалая тень улетевшего коршуна накрыла его, загородив от солнечного тепла.
- Ты не о Баташеве ли? - спросил он.
- О них, о них, барин, - кивнул Тришка. - Я ведь, барин, о чем. Хозяин тутошний, говорят, на девке дворовой женился - так сильно полюбил.
- Ах, вот оно что, - сказал Николай.
Точно, Катька Тришке нарассказывала. Небось, мечтала, чтобы молодой хозяин, Степан, в жены взял. А сама с Тришкой в слободу бегала. Ай, оторва.
- Точно, барин, как есть женился! - заверил Тришка, неверно истолковав иронию в голосе хозяина. И для пущей убедительности прибавил: - Матреной ее кличут.
- Матреной так Матреной, - покладисто согласился Николай, поудобнее устраиваясь на разогретом от солнца сиденье.
- Свезло, значит, Матрене этой, - подытожил Тришка. И прибавил изменившимся голосом: - Не то что другим.
- Каким другим?
Тришка, прищурившись, смотрел на тянущуюся через луг дорогу, точно ждал, не появится ли кто навстречу.
- Барин тут, говорят, гостей потешить любит, девок в дом с деревень окрестных набирает. А наутро этих девок в тамошнем пруду вылавливают.
- Брось, - недоверчиво сказал Николай. - Что за потеха такая - девок топить?
- Да никто их не топит, барин. Сами топнутся, сраму не вынесши. Черти ведают, что там с ними творят. - Тришка перекрестился. - Лютый барин тут, сказывают. Лютый.
Тришка замолчал. Николай мысленно повинился перед Катькой. Если уж баре тревожились из-за такого соседства, дворовой девке-то каково?
- А лопухи-то наши, барин, пожухли! - спустя несколько минут возвестил Тришка. - Эвон до рощи той докатим, так я там новых нарву.
До постоялого двора не доехали. На старом кособоком мостике, перекинувшемся через высохшую речушку, стряслась неприятность: проломилась одна из досок. Колесо брички провалилось в щель и застряло намертво. Николай, едва не вывалившийся прямо в сухое русло, кое-как выбрался на берег. Тришка ухватил лошадь под уздцы и принялся тянуть, но бричка не шелохнулась.
- Растудыть твою! - пыхтя, причитал Тришка. - От же привела нечистая!
- Подтолкнуть? - вызвался Николай.
- Подтолкните, барин! - взмолился Тришка. - А то ни в какую!
Ничего не вышло. Едва Николай ухватился сзади за ось, как под ногами угрожающе затрещали доски. Пришлось отступиться, чтобы не переломать ног.
- Что делать-то будем? - растерянно спросил Тришка, проводя пятерней по кудлатой русой голове. - За подмогой, что ли, идти?
- Куда мы пойдем! - отмахнулся Николай.
Дорога впереди раздваивалась: узкая тропа ныряла в лес, путь пошире петлей уходил в обход. А солнце уж опускалось за кромку деревьев, и из чащи к лугу сползалась темень.
За лесом верстах в трех от злополучного моста должна была находиться деревня. И рядом - усадьба Андрея Баташева. И кто знал, чего Николаю Овчинникову хотелось меньше - идти в темноте долгим путем в обход леса или углубляться в зловещую чащу. Близость лютого барина вселяла в сердце беспокойство, избавиться от которого в сумеречную пору оказалось не так-то просто.
- Останемся до утра, - решил Николай. - Еды у нас вдоволь - тетка только колодец нам с собой в дорогу не выкопала. А утром дойдем до деревни, попросим помощи.
- А ну как поедет кто? - Совестливый Тришка взмахом руки указал на перегороженный бричкой мост.
- Кто поедет, тот и поможет, - заявил Николай, снова осторожно взбираясь на мост и вытягивая из брички мешок с теткиными гостинцами.