«Теперь мины никому не нужны, — горько думал Знаменский. — Не русские, чьи-то другие руки очистят от них залив для спокойного прохода иностранных кораблей…»
Ближе к утру в сумрачной подсветке мелькнул Эренсгрунд, вскоре загорелся огонь Грахары. Вот-вот должны были начать угадываться очертания свободного нарядного Гельсингфорса. Катер мчался, взлетая и ныряя на пределе своих сил… Вдруг вырвало пробку в одном из цилиндров!
Ненадежны в этих катерах были только машины. На них стояли американские моторы «Буффало» со штампованными частями. Судно шло наполовину под водой, отчего машинное отделение пришлось задраить наглухо, и оно наполнилось бензиновыми парами. От вылетевшей горячей пробки катер мог вмиг превратиться в пылающий факел.
Знаменский стремглав выключил цилиндр и взмолился, чтобы не взорвалось. Чудом не начался пожар.
Капитан «умерил пыл» отчаянно несшегося катера, (вообще-то предназначенного с другими отрядными для штурма красных кронштадтских фортов) и облегченно перевел дыхание. Увидев огненное марево приближающегося Гельсингфорса, он вытер пот, выступивший под козырьком фуражки даже на ледяном ветру.
На берегу петроградскому курьеру вскоре удалось связаться с пребывающими на этой бывшей базе императорского флота господами Вилькеном и Абазой из ОФ, встретиться на явке со связным Орловского и увидеться с резидентом английской разведки. У Знаменского не было времени, чтобы надышаться прекрасным воздухом белого Гельсингфорса, в Петрограде его могли хватиться. Уже вечером следующего дня друзья Андрея Петровича давали ему прощальный ужин в отеле «Сосьете Хьюзет».
В Финляндии останавливались русские беженцы, сначала с трудом приходившие в себя, потом, подкормившись, устремлявшиеся в Стокгольм, Копенгаген, а имевшие связи — в Париж. Даже за два дня Знаменский успел ощутить стадный психоз соотечественников, похожий на паническое передвижение полевых мышей или муравьев. Почему они не оставались здесь, хотя едва ли не поминутно ожидали падения власти большевиков? — сначала недоумевал он. Причем, отсюда можно было поддерживать связи с близкими в Петрограде, через финских контрабандистов получать брошенные там драгоценности и документы.
Потом Андрей Петрович уловил, что идти на бой с красными никому из этих господ не хочется, но они настойчиво требовали подвига от офицеров, хотя те четыре года и так изнурительно дрались на фронтах первой мировой войны. Вслед мыслям, терзавшим его на палубе «Памяти Азова» в «Еремеевскую» ночь, он думал, сидя за блистающим хрусталем и фарфором ресторанным столом: «И это происходит под боком финского народа, выделившего из себя единственную в мире Schutz-Car — Белую Гвардию, вдохновенно разбившую местных красных. Почему же от русских родителей здесь то и дело слышно, что их лоботряс-сын не военный, потому и не должен идти воевать с большевиками? Они считают себя православными, но им неведом даже животный инстинкт защиты своего жилища и семьи. И все они, например, постоянно видят развод караула у дворца на Эспаландной, в котором стоят никак не военные, а доктора, инженеры, юристы, художники, все по 45–55 лет, подчас с солидным брюшком. Но это — финны…»
За столом сидела знаменитая молоденькая англичанка Франциска Вагнер. После разгрома «заговора джентльменов» в Петрограде она осталась единственной связной между англичанами, заключенными по этому делу в тюрьмы, и теми, кто скрывался от ареста. Арестантам Франциска носила передачи на деньги от продажи ее драгоценностей, а прячущимся устраивала побеги через границу. После убийства чекистами в британском посольстве Кроми она омыла его труп и одинешенька провожала гроб капитана королевского флота на кладбище.
«Но это — англичанка», — думал Знаменский, гадливо вспоминая «подопечную» ему русскую брюнетку с Гороховой улицы, 2.
Зато из земляков Андрея Петровича тут потягивал виски идеальный рыцарь Отечества, граф Павел Шувалов, которого близкие ласково называли Павликом. У него был туберкулез берцовой кости, отчего нога всегда находилась в железной шине. Несмотря на это, граф добровольцем прошел всю Великую войну. Шувалов был на «ты» с бывшим императорским гвардейским офицером, ставшим командующим белофинской армией, регентом Финляндии бароном Маннергеймом и являлся выдающимся курьером в красный Петроград.
Граф Шувалов вывез из совдепии супругу расстрелянного Великого князя Павла Александровича княгиню Палей. Из Петрограда он всегда доставлял ценнейшие сведения, потому что бесстрашно проникал в казармы, штабы, даже умудрялся попадать на партийные заседания.