— Да ведь я мог свидетельствовать, что ты знаком с попрыгунчиками.
Скорбин сощурился, исказив ухмылкой грушевидную, крючконосую рожу:
— Какая же вам вера, когда сама Яковлева меня к вам приставила?
— Много разведал насчет меня?
Подумал Скорбин, что может быть до конца откровенен с Орлинским, которого считал не врагом большевизма, а лишь комиссаром-либералом, значит — и человеком, способным на служебные сделки.
— На Нижегородской-то в тюрьме заметил я, как вы крупного кадета отпустили по-свойски. За одно то, что имеет он «русскую ориентацию», вы на все его контрреволюционное нутро глаза закрыли-с. Недостойно такое большевика. Но теперь я о том факте, конечно-с, умолчу. Аттестую вас Валентине Назаровне в лучшем виде. Но и вы, Бронислав Иванович, замните-с мой умысел в погибели попрыгунов. Давайте все обделаем для обоюдной нашей пользы.
Если бы резидент Орловский собирался дальше руководить Оргой под личиной председателя наркомюстовской комиссии, он так бы и сделал. Но теперь к вороху сведений о пристальном внимании к нему чекистов добавился факт, что вместе с агентом Милитовым председатель ПЧК Яковлева в строжайшей тайне направила и хитроумного Скорбина. Это заставляло разведчика принимать срочные меры по уходу из совдепии. У него, как Орловский осознал, остались считанные дни, если не часы, на то, чтобы сначала исчезнуть из поля зрения в Петрограде, потом — попытаться нелегально пересечь советско-финскую границу.
Тем не менее, Скорбина следовало нейтрализовать хотя бы на сегодня, чтобы он не побежал докладывать в ЧеКу под выгодным ему углом зрения результаты своей работы на Фонтанке. Это время нужно было Орловскому, чтобы успеть забрать ценные документы в комиссариате и перейти на нелегальное положение в городе. Он не верил «могильщику», что тот на свободе будет говорить и вести себя так, как только что предлагал.
Орловский поднял телефонную трубку и вызвал конвой в свой кабинет.
— Ты что, комиссар? — угрюмо забеспокоился Скорбин, переходя на «ты».
— Ничего особенного. Посидишь у нас, пока за тобой не придут от Яковлевой.
Однако Скорбин, перехоронивший на разных кладбищах многих людей, ставший теперь чекистом, которых самих свои же то и дело обращали в прах, не доверял любым конвоям. Он резко согнулся, поддел железными руками, плечом гробокопателя стол и швырнул его на Орловского!
Комиссар полетел на пол. Скорбин понесся прыжками к двери. Орловский выстрелил в него лежа и попал в спину! Скорбин рухнул замертво.
Поднявшийся на ноги Орловский распорядился вбежавшим конвоирам:
— Укройте тело и по-тихому отнесите в морг. Об этом арестанте, застреленном при попытке к бегству, никому ни гу-гу, белым шпионом оказался наш Скорбин. Я сам подробный рапорт напишу и доложу лично товарищу Крестинскому.
Теперь счет времени для маневра у господина Орловского пошел на минуты. Когда труп унесли, он замкнул изнутри дверь кабинета и стал звонить в генштаб Знаменскому.
— Андрей Петрович, давай только по моему делу, — быстро заговорил в трубку, когда моряк откликнулся.
— Есть полная ясность, — четко отозвался тот. — Наш друг добился от старого знакомого, что даже не главная дама в той затее была основной, — дал понять Знаменский, что Гольгинер узнал от Целлера не о ключевой роли самой Яковлевой в акциях против Орловского. — Тут распоряжался бывший лондонец из Москвы, — указал он на Петерса. — По приказу того англомана и знакомая твоя раскрасавица делала вид, будто попалась с фальшивыми продуктовыми карточками, — врезал капитан про организованный также Петерсом мнимый арест чекистами Муры Бенкендорф, когда ее выручать Целлер вызвал Орловского…
Подавленный резидент сумел сделать усилие и достойно попрощаться с господином Знаменским:
— Спаси тебя Христос за все, Андрей! Возможно, нескоро увидимся.
Он дал по аппарату отбой и стал выгребать нужные бумаги из секретера и стола. Собрал их в портфель, надел папаху и шинель. В один ее карман сунул горсть патронов, в другой — кольт с взведенным курком.