Время до вечера резидент истратил на сортировку и упаковку документации, которую он мог вывезти, спрятав в подкладке длинной сутаны и плаща священника.
Когда стемнело, Орловский выскользнул из квартиры и тихо спустился по лестнице к выходу на улицу. Он уже собрался было открыть дверь, но еще раз решил провериться, хотя здесь переодетым его никак не могли обнаружить и опознать, если бы чекисты и начали прочесывать город. Резидент приподнял стоявшее у перил кресло привратника, перенес его к двери, чтобы, встав на него, осмотреть набережную через застекленное оконце над дверным косяком.
Орловский, балансируя на колченогом кресле, забрался на него и взглянул наружу. В скупом свете единственного фонаря на набережной он увидел троих в кожанках, стоящих около угла дома… Несомненно — чекисты!
Агентурщик неловко повернулся и чуть не упал с кособокого кресла, с грохотом приземлившись на пол. В тот же миг в дверь ударили с наружной стороны и начали ее выбивать. Значит, четвертый чекист стоял там и услышал движения Орловского.
Резидент бросился наверх к Анжиевскому. Поляк уже стоял около своей двери и втащил его в прихожую квартиры. Гжегош запер дверь, провел Орловского на кухню, где кивнул на огромный буфет.
— Отодвигаем, пан Виктор, а снова я и один придвину.
Они отжали буфет от стены, в которой был проем, завешенный гардиной.
— Лезьте туда! — сказал Гжегош. — С той стороны вас ждет слуга Войтек. Он выведет на улицу. Я думаю, что вас здесь выследил человек, который, пся крев, крутился около дома в тот день, как вы сняли у меня квартиру. Он длиннорукий, длинноносый, какого-то замогильного вида, Матка Боска Ченстоховска…
— Это чекист Скорбин, которого я сегодня застрелил. Значит, он следил за мной последние дни и, установив эту квартиру, доложил в ЧеКу. Вам тоже нужно уходить, пан Гжегож!
— А кто придвинет буфет? — заметил седовласый Анжиевский, поправив длинные «шляхетские» усы. — Нет, меня не должны ж тронуть. Что я сделал? Я пустил жить комиссара, о неладах которого с ЧеКой знать не знаю.
Орловский нырнул в проем и очутился в темной комнатушке, где услышал:
— Я Войтек. Вы, пан, вже в соседнем доме. Следуйте за мной.
Они прошли по коридорчику, заваленному рухлядью, и оказались на лестнице парадного. Здесь тоже было оконце над дверями. Орловский принес из коридора ящик, встал на него и увидел через стекло, что из выбитой двери двухэтажки чекисты вывели его старого варшавского приятеля Гжегоша Анжиевского с высоко поднятой головой.
Резидент при начавшейся на него облаве не мог отправляться на Финляндский вокзал и пытаться перебраться через границу. Наиболее безопасно Орловскому осталось скрыться на квартире недавно появившегося в Петрограде поручика Буравлева, откуда предпринимать следующие действия.
Лейб-гренадер Алексей Буравлев удивленно посматривал у себя дома на гладко выбритого «ксендза» Орловского. А тому пришлось теперь переодеваться в одежду поручика (удача, что сходную размером), потому что после ареста варшавянина Анжиевского чекисты в облаве на беглого комиссара могли обращать внимание именно на поляков.
Полночи просидели подпольщики, обдумывая возможность перехода Орловским советско-финской границы. Буравлев, пытавшийся пробиться через нее напролом, лучше других знал тщетность такой затеи. Как не прикидывали, а пришли к очевидности, что не осталось в Орге проводников, опытных курьеров, способных сделать это даже для резидента. Можно было надеяться лишь на помощь дружественной ВНР.
Однако исключалось обращение по этому поводу к капитану Знаменскому. Он едва уцелел, возвращаясь из зарубежья даже отлично знакомым ему морским путем. Но в разговорах Буравлева с однополчанином Мурашовым тот затрагивал тему заграничной переброски офицеров. Алексей вспомнил, что Костя упоминал финских контрабандистов, которые иногда соглашались переправить того или другого за большие деньги. Орловский, добывший для Белой армии немалые ценности хотя бы весенней операцией против банды Гаврилы, в сложившихся обстоятельствах имел право не экономить. «Орговцы» решили, что утром Буравлев отправится к Мурашову, чтобы позондировать эту возможность ухода.
Надо было ложится спать на считанные часы до рассвета. Но гвардии поручик, думая, что уж больше не придется им так задушевно обсудить дела, коснулся и самого главного. Бывший студент исторического факультета, он заговорил о том, что стеснялся высказать по Сухаревскому своему пьянству Ивану Ивановичу Мореву: