Двойной агент Борис Ревский выполнял задание Орловского по использованию уголовников для поисков попрыгунчиков. Для этого он навел в ЧеКе справки о действующих «малинах», «долушках» и других притонах Петрограда. Узнал, что скупщик краденого Куренок с «шестеркой» Филькой Ватошным держит свою «яму» по-прежнему на Лиговском проспекте, но не у Обводного канала, а теперь ближе к Свечному переулку.
Однажды вечером Борис переоделся в поношенную рубаху, накинул мятый пиджачок, на ноги надел войлочные сапоги, отделанные кожаными полосками, а сверху — бекешу и каракулевую кубанку. Стал походить то ли на дезертира из войск гетмана Скоропадского, то ли на местного «фартового», у которого револьвер за пазухой (он там и был), да ножик за голенищем. Извозчика он отпустил за квартал от «хавиры» Куренка и, скользя по снежным ухабам здешнего не убираемого тротуара, подошел к задней дверке нужной хибары и ударил в нее ногой.
— Кто-покто? — огрызнулись изнутри.
— Желает видеть Куренка аль Филю Серж Студент, — назвал Ревский себя старой кличкой, под которой до революции вращался в воровских кругах.
В этом качестве тоже выполняя задание полиции, Борис-Серж изображал из себя охотника за вдовушками и пожилыми богачками, которых якобы обирал. Одновременно Студент-Ревский наводил на их квартиры, дома шайки «домушников» за комиссионные с добычи будущего ограбления. Воров же там ждали полицейские засады.
— Погодь, — миролюбивее откликнулись из-за двери.
После нескольких минут она распахнулась, на пороге стоял лысый молодец с гирями-кулаками Филька Ватошный, который поинтересовался:
— Это какой же Скубент, ладило б тебя на осину?
— «Домушникам» я наводкой помогал, а той зимой стоял под Гаврилой, — сослался Ревский на банду, уничтоженную благодаря комиссару Орлинскому и ЧеКе, добивавшей ее до последнего человека, то есть обоих хозяев Бориса, отчего он и не опасался, что кто-то из тех гаврилок всплывет и уличит его во вранье.
— Ну? Если с гаврилок ты, значит остался последним. Заходь, ухорез.
Ватошный провел его в комнату Куренка. Низкорослый худющий «ямник» сидел за столом со штофом водки в любимой черной атласной косоворотке, из расстегнутого ворота виднелись глубокие ножевые шрамы на груди. Он, за что и прозвали, по-куриному заморгал красными глазками на так же исполосованной морде, вопросительно глядя на вошедших.
— Скубент, — неграмотно искажая кличку Сержа-Бориса, представил гостя Филя, — мастачил с «домушниками» и на Гаврилу.
— Серж Студент, — поправил Ревский.
— А-а, — быстро соображая, протянул Куренок, и сразу вонзил хитрое замечание для проверки гостя. — Гаврила-то да, все боле фатеры потрошил, на том и спалился.
— Нет, Куренок, мы больше по эшелонам да на таможнях старались, но, вишь, не расстарались в полное удовольствие.
— Ох, я башка незаплатанная, это я гаврилок с ребятами Гошки Балахвоста спутал! — сделал вид, что ошибся, «ямник». — Садись, Студент, выпей. Скидавай бекешу-то.
Ревский разделся. Уселись за стол, подняли налитые Филькой стаканчики. Куренок провозгласил:
— За долгую жистянку, чтоб не была дрянцой с пыльцой.
Хозяева стали закусывать, поглядывая на Ревского, ожидая его рассказа. Тот, закурив папироску, начал выводить в роли недоучки студента, давно спутавшегося с ворами:
— Поносило меня по России-матушке, как я после разгрома гаврилок ухрял с Питера. И в Москве пришлось на банах углы вертеть, — сказал он о похищении чемоданов на вокзалах, — и побывать у атаманов Григорьева, Махны. А ничего не любо, коли привык к Питеру. Вернулся вот, тыркнулся туда-сюда, никого из наших не обнаружил и что-то не наблюдается других знакомых петляев.
Куренок, буровя его красноглазым взглядом, осведомился:
— Чего ж ты, мимозыря, сунулся ко мне на «яму»? Сюды фартовые жалуют лишь со сламом, — жаргонно назвал он наворованное.
— А куда деваться? — жалобно произнес Ревский, ожесточенно помаргивая в тон Куренку. — Не обессудьте, братцы! Лишь о вашей «заводиловке» брякнула шпана на Сенном. Я-то к вам лишь за наводкой.
Куренок переглянулся с Ватошным, который удивленно воскликнул:
— Какая-такая наводка? Ты ж сам куликал, что наводчиком состоял у скокарей.
Ревский многозначительно усмехнулся.
— То другая наводка.
Он неторопливо достал свою роскошную перламутровую табакерку с кокаином. Медленно открыл инкрустированную крышку, взял немалую щепоть и заправил ее в ноздри. Втянул порошок, блаженно закатил глаза.