— Сколько же отсидела тогда на Лубянке Мура, Иван Иванович?
— Всего неделю.
У Орловского в голове промелькнуло, что недавно и на Гороховой Мурочка была тоже неделю, но он предпочел посчитать это случайным. После происшедшего у нее на Литейном его высокородие избегал улавливать предзнаменования в их бешено начавшемся романе.
Капитан, взявшийся за очередной стакан чая, тонущий вместе с подстаканником в его ладони, продолжил:
— В Кремле графиня постоянно навещала Локкарта, а когда его освобождали, снова возник Петерс. Это было 28 сентября, он показал Брюсу фотографию своей англичанки-жены, живущей в Лондоне, и попросил его отвезти ей письмо. Но потом Петерс сказал: «Пожалуй, не стоит беспокоить вас. Как только вы выйдете отсюда, то станете поносить и проклинать меня, как своего самого заклятого врага». Господин Локкарт (вы, видимо, слыхали о его джентльменстве) стал убеждать чекиста, чтобы тот не валял дурака. Он потом рассказывал: «Если оставить политику в стороне, я против Петерса ничего не имел. Всю свою жизнь я буду помнить добро, которое он сделал для Муры. Я взял письмо».
Орловский сардонически улыбнулся на совершенно неуемную с чекистом английскую учтивость и спросил:
— Что же Петерс?
— А тот стал убеждать Брюса, видимо, с учетом его помешанности на графине, что для него будет лучшим остаться в России: «Вы можете быть счастливы здесь и жить, как вам захочется. Мы можем дать вам работу, капитализм все равно обречен».
— Ха-ха-ха, — агентурщик смеялся от всего сердца, потом проговорил: — И все же не сумел чекист убедить в этаком британца. Какие же большевики идиоты, даже Петерс, у которого семья в Англии… Иван Иванович, весьма не нравится мне, что рядом с этой парочкой постоянно вертелся Петерс, — заключил Орловский, уже с раздражением вспоминая, как упал халат с Муры.
Гренадер задумчиво посмотрел на него и озабоченно покивал.
— Есть еще две подозрительные истории, которые насторожили Бойса. Во-первых, в самый разгар отношений с Локкартом графиня внезапно исчезала из его поля зрения. В июле она вдруг заявила, что ей надо срочно отъехать в Ревель, где ее дети, о которых она не имеет вестей с осени 1917 года. Тогда Эстляндия была оккупирована немцами, сообщения с ней из советской Москвы не было, но графиня уехала. Через две недели госпожа Бенкендорф вернулась и повела себя так, чтобы Брюс ни о чем ее не расспрашивал.
— И все же Муре пришлось сказать какие-то слова.
— Она дала понять, что сумела перейти границу в Эстляндию и повидать детей… А второе обстоятельство напрямую не имеет отношения к графине, но опять-таки судите сами, Виктор Глебович. Однажды Локкарт ожидал в приемной Наркоминдела и обратил внимание, что из противоположного угла на него прямо уставился германский дипломат, словно желая немедленно заговорить. Брюс отвернулся, встал и вышел из комнаты. На следующий день его встретил на улице один из секретарей шведской миссии и сказал, что из посольства Германии ему просят передать: шифр англичан раскрыт большевиками. Речь шла о шифре, которым Локкарт уже два месяца кодировал свои телеграммы в Лондон.
Это, Иван Иванович, заслуживает внимания, — оживленно откликнулся Орловский.
— Безусловно! Шифр-блокнот хранился у Локкарта дома в столе под замком. В их квартире никогда не бывало посторонних в отсутствие хозяев. Ежели приходили гости, всегда Брюс, Хикс или графиня находились дома, ключи от квартиры они никому не давали. Хикс и прислуга на взгляд господина Бойса, вне подозрений.
Прощаясь с молодецким Моревым, Орловский вспомнил, что Екатерина Великая приказала считать ее командиром лейб-гренадер за доблесть и пожаловала им аксельбант на правое плечо. В честь 150-летнего юбилея этого полка Государь Николай Второй утвердил нагрудный знак для его чинов: разрывающаяся граната, перевитая Георгиевской лентой, увенчанная Андреевской звездой и вензелями.
— Иван Иванович, не надоело в курьерах у англичан? — по-дружески спросил он.
— О-о, — сморщившись, протянул гигант, — как надоело-то! Слава Богу, закончу нынче дела в Москве и отбываю к однополчанам у Деникина.
— Спаси Христос. Как это у вас пелось в Екатерининском полковом марше?
Лейб-гренадерский капитан вытянулся, будто в строю, и чеканно закончил: