В Петрограде «контрреволюционеры» встретились с военно-морским атташе посольства Великобритании капитаном Френсисом Кроми, который поверил им, будто латышские стрелки здесь и в Москве готовы свергнуть коммунистов. С одобрения резидента Бойса Кроми свел этих «посланцев» с находившимся в городе Рейли, так же увлекшимся их предложениями. По рекомендации петроградских разведчиков МИ6 провокаторы получили в Москве аудиенцию у главы английской дипломатической миссии Роберта Брюса Локкарта, действовавшего там после птакта из Петрограда британского посла. На этой встрече вместе с чекистами появился и подыграл им всамделишный командир 1 — го дивизиона латышских стрелков Берзин, и они убедили Локкарта, что стоит привлечь к затее по свержению Советов других дипломатов.
«Восстание» красных латышей агенты ВЧК стали обсуждать и готовить под крылом Локкарта на уровне генконсульства США, французского военного атташе сообща с разведчиками Антанты. Ликвидировали чекисты этот свой заговор в унисон расправе за убийство 30 августа Урицкого и ранение Ленина, развязав долгожданный ими красный террор. Начали с того, что 31 августа в Петрограде ворвались во главе «возмущенной толпы» в здание английского посольства, где в перестрелке убили капитана Кроми. Арестовали Локкарта и Бойса, Рейли удалось бежать.
Локкарт после второго ареста отсидел месяц под стражей в Кремле, а Бойс — в тюрьме, и они были высланы. Рейли за лихие операции против большевиков отличили в Англии «Военным Крестом», а в лубянских камерах ждали расстрела помощники джентльменов. Под трибунал выставили из них почти два десятка человек.
Среди подсудимых был единственный специалист агентурного дела — американский разведчик Калама-тиано. Другие к «заговору» имели случайное отношение: англичанин Хойт, трое чехов, двое русских генералов, господа с неприятными для советских судей фамилиями Голицын, Потемкин. Привлекли даже восемнадцатилетнюю артистку Художественного театра Елизавету Оттен, больше в постели доверившуюся сердцееду Рейли.
На допросах и процессе они держались по-разному, но нередко их признания отзывались ревом машин, летящих за очередными арестантами по делу. Поэтому кавалергард с фамилией доблестного французского рода, служившего несколько веков русской короне, лейб-гвардии штабс-ротмистр, работавший на английского резидента, пока тот не исчез, не задумываясь, стрелял через дверь, услышав:
— Открывай — ЧеКа!
…Де Экьюпаре, стоя на площадке перед квартирой Орловского, пригладил светлую шевелюру, оправил китель и условно постучал в дверь.
Хозяин мгновенно распахнул ее, втащил продрогшего гвардейца и ободрил:
— Ия только-только пожаловал в таком же виде и эдаким же аллюром из-под чекистских пуль.
Оба фронтовики, они небрежно позубоскалили по этому поводу. Решили, что Орловскому повезло больше, хотя бы потому как позаимствованная им шуба из гардероба бежавших хозяев его квартиры осталась все-таки у своего человека.
Сели пить чай в столовой этих апартаментов, состоявших еще из двух спален и гостиной, на бывшей фешенебельной Сергиевской улице. Сюда вселил ответственного товарища Орлинского Совет комиссаров Петроградской трудовой коммуны, с конца апреля преобразованной в Союз коммун Северной области (СКСО), куда вместе с петроградцами вошли Архангельская, Вологодская, Новгородская, Олонецкая и Псковская губернии. Несмотря на звучное наименование нового сообщества, голод продолжал добивать горожан. По карточкам вместо хлеба все чаще выдавали овес, исчезал картофель, даже из кожуры которого наладили печь что-то вроде оладьев. Лепешки, делавшиеся из маисовой муки, теперь мастерили из кофейной гущи. Гнусно царила вобла, брюква стала деликатесом.
К «пустому» чаю у господина Орловского, не смевшего расходовать из средств Орги себе на исключительное питание, не было сахарина, заменившего сахар. Выручила угостить кавалергарда оставшаяся в квартире от рачительных хозяев гомеопатическая аптечка с медикаментами в сахарных крупинках. Его высокородие с его благородием наслаждались их прикусыванием, попивая чай из мятки, поданный Орловским в золоченых чашках стиля барокко из сервиза Императорского фарфорового завода.
— Удалось узнать, Александр, подробности расстрела ваших однополчан-кавалергардов летом, на следующую ночь после Ильина дня, — рассказывал Орловский, поблескивая глазами стального цвета под высоким белокожим лбом. — Ими с одним из моих людей в трактире поделился спившийся шофер тех рейсов Савлов. Чекисты, говорит, баловали нас спиртом, а в норме ни за что машину не заведешь на такое дело. Бывало, выпьешь с бутылку и везешь… Запомнил он рейс с офицерами, потому что двое из них были сыновьями настоятеля Казанского собора протоиерея Философа Орнатского, который сам ехал насмерть в этой же машине. Когда Философа Николаевича на квартире, в доме соборного притча на Казанской улице арестовали, его старший сын Николай добровольно вызвался сопровождать отца, а сред нему Борису приказали ехать с конвоирами. Кстати, Владимира, младшего сына батюшки, офицера, расстреляли позже, в начале красного террора.