— Понятно, почему пришлось потом содержать Локкарта даже в Кавалерском флигеле Кремля.
— Да, и Мура таскала туда Локкарту все, что ей и ему вздумается: пасьянсные карты, вечные перья, блокноты, носовые платки. Голод таков, что товарищи Чичерин и Карахан на дипломатических приемах теперь иногда дают жидкий суп и перловую кашу, а хлеб — тяжелый, сырой, полный соломы и плохо перемолотого овса. Но графиня разживалась из американского Красного Креста сардинками, вином, маслом, и они жрали это с англичанином… Правда, носила Мура ему и книги. Утонченный и своеобразный выбор их говорит сам за себя: Фукидид Ранке, Шиллер, Стивенсон, Ростан, Зудерман, «Жизнь и переписка» Маколея, Киплинг, Карлейль, «Против течения» Ленина, Зиновьев, Уэллс, — будто читая по бумажке, перечислил он, имея отличную память.
— В Кремле Локкарт, наверное, чувствовал себя надежно, уверился, что не расстреляют.
— Ха-ха-ха, — раскатисто засмеялся Петерс, — ошибаетесь! Англичанин находился в апартаментах, где до него заложником дожидался казни бывший директор Департамента полиции и товарищ министра внутренних дел Белецкий.
Чекист оборвал смех и пронизывающе взглянул на него, словно знал, что на Белецком и министре внутренних дел А. Н. Хвостове весной Орловский строил с Ревским операцию, чтобы угробить в ПЧК подручного Целлера комиссара Густавсона; что об их ваганьковском расстреле недавно говорили резидент и штабс-ротмистр де Экьюпаре. Мало того, Петерс вдруг вскочил из-за стола, подошел к нему и ласково, но настойчиво выдрал за локоть из кресла, приглашая жестом руки к окну.
Он подвел Орловского к подоконнику, указав на заснеженный двор внизу:
— Вот так же стояли мы с Локкартом, когда там выводили к следующему на место казни грузовику Белецкого, Хвостова и бывшего председателя Госсовета Щегловитова. Британец спросил: «Куда их везут?» Я ответил: «На тот свет».
Петерс смотрел на деникинского шефа дальней разведки в упор ледяным взглядом убийцы.
«Вот так же этот мерзавец испытывал Локкарта, — пронеслось у Орловского в голове. — Но Брюс жив, как и Бойс, и Рейли. Будем всех помнить на закате и рассвете».
Невозмутимо оглядел его высокородие собеседника, кивнул в сторону двора:
— Неплохо здесь устроилась ваша служба.
Несколько разочарованный Яков Христофорович все же еще саркастически спровоцировал:
А то как же. Можно ли теперь вообразить, что после переворота Луначарский недели две бегал с вытаращенными глазами: да нет, вы только подумайте, ведь мы лишь демонстрацию хотели произвести, и вдруг такой неожиданный успех!
Глава четвертая
Ревский вез из Петрограда Куренка и Фильку Ватошного в Москву в купе ночного скорого поезда, которое воры оглядывали с некоторым испугом, так непривычно были чистота и роскошь, вплоть до сияющих медных ручек, будто из золота.
Борис продолжал настраивать их на переговоры с Кошельковым по свежим впечатлениям:
— На Николаевском вокзале обратили внимание, господа жулики, на штурмы, с какими народ подступается к кассам? Беспрерывно кассиры деньги принимают и билеты выдают. Сколько ж набегает у них за сутки? И так везде на железке, забитой фронтовыми эшелонами! На пассажирские поезда попасть — счастье, не жалко никаких денег.
— Немалое, конечно, галье текет сквозь кассир-щицкие руки, ладило б их на осину, — солидно подтверждал Филя, не ленясь подливать себе в стакан из водочных и пивных бутылок, которыми Ревский заставил столик.
Куренок, так и не снимающий полушубок, словно лишь ждал момента, чтобы выпрыгнуть из поезда, отмалчивался, мрачно глотая водку и куря одну за другой папиросы.
Надеясь, что к утреннему прибытию в Москву и Куренка проймет водочка да его разглагольствования, Борис Михайлович безостановочно развивал соображения дальше:
— Надо и то понять, отчего я поставил именно на Яшку Кошелькова это фу-фу с ограблениями железнодорожных касс. Во-первых, из-за того, что нужные мне попрыгунчики связались с его кодлой. А, во-вторых, Кошельков однажды отличился кровавым разбоем как раз на железке. На платформе Соколовская Ярославского направления грабили его ребята аптеку. Мало им было там выгрести все деньги и медицинский марафет, изрезали до смерти финками аптекаря и взялись насиловать его жену. А пока они этим развлекались, с платформы люди их досмотрели и подняли шум, из станционной кассы начали звонить в милицию. Тогда кошельковские бабу бросили и двинулись квитаться с железнодорожниками. Десять служащих этой станции отловили и всех зарезали.