Куренок задергал горохом глаз, Филькины восторги пояснил несколько раздраженно:
Да и мы ведь не барандаи какие. Как не клюнул? В лучшем виде принял это к сведению. Потом мы с Яшей даже прикинули, сколь надо братцев на первые пробные налеты.
Ревский напомнил:
— Главное, чтобы Кошельков как-то связал это с попрыгунчиками, включил бы, что ли, их в вашу первую команду.
Куренок сплюнул, возмущенно покрутил изрезанной шрамами мордой.
— До чего ж ты ловок, Студент! Вот усё подай тебе с пылу и с жару. Будь пока рад, что сам Кошелек принял нас, бродяг.
У Ревского не было времени долго размазывать эту операцию, его беспокоил в Бутырке Манасевич-Мануйлов, которым стоило заняться безотлагательно.
— Ша, Куренок! — рявкнул он и пристукнул пустым стаканом о стол. — Тут руковожу я, вы на моих гастролях. В следующую же встречу с Кошельковым или его человеком потребуете, чтобы действовать вместе с попрыгунчиками. Объясните, что больше доверяете питерским, своим землякам, что те уже прославились ни с чем не сравнимыми по удали налетами…
— Да с каких дел мы такое станем хлебенить аж Кошельку, зачупаха ты? — бормотнул опьяневший Филя.
Умелый Ревский без разворота в плече молниеносно ударил Ватошного в подбородок! У того бешет но мотнулась назад голова, ударившись затылком об угол комода рядом. Филька осел на стуле без памяти.
Куренок, оставивший револьвер в кармане пиджака, брошенного им при входе на тот же комод сверху, рванулся туда. Однако все учитывающий и подмечающий Борис опередил его ударом ребра ладони по кадыку на тонкой шее вора.
Бандит захлебнулся воздухом, судорожно клюнул башкой и закашлялся. У Ревского в руке уже был свой револьвер, дуло которого он, разбивая в кровь губы, впечатал Куренку в рот с криком:
— Застрелю, гнусарь! Только пошевелись.
Он воткнул ствол вору еще дальше в рот, вонзая в горло, отчего у того заплясали и полезли из орбит глаза.
— Слушай сюда, — быстро заговорил Ревский. На следующей же встрече поставишь кошельковс-ким необходимое условие налета — привлечь уцелевших в перестрелке на Ваганькове попрыгунчиков. Объяснишь так. Попрыгунчики ужасали в Питере свои жертвы до обмороков и смерти. Они — магнетические специалисты, чтобы из любого нормального сделать дурака. «Колдуны они!» — будешь божиться и орать, привлекая для этого и Фильку, который пусть рвет на себе рубаху изо всех сил. Заявишь, что без такого психического прикрытия на дело не пойдешь. Всё! Делай, как сказал. Не выйдет это у вас с Ватошным, возвращаться не придется вам в Питер. Я за убийство Мохнатого того же Кошель-кова на вас натравлю через агентуру МЧК.
Он протянул руку к пиджаку Куренка, забрал из него оружие, потом вытащил револьверный ствол у вора изо рта. Тот согнулся и начал харкать кровью, выплевывая и осколки зубов.
Ревский нагнулся к приходящему в себя Фильке, двинул его рукояткой револьвера по темени, тот снова обмяк. Борис извлек у Ватошного из кармана револьвер. Убрал под одеяло на кровати оружие воров. Заключил приказаниями Куренку:
— Итак, наплетешь кошельковским, как я сказал. А надобно все это лишь для одного единственного: чтобы хоть кто-то из попрыгунчиков с вами встретился. Я с той встречи возьму уж сам их след. Мне лишь она нужна, после встречи — свободны с Филей, живите, как хотите, я вас не ищу и никогда не трогаю. Встречу с попрыгунчиками обязательно назначишь у Глашки! Причем, точно укажешь тут место хорошее, привычное на лататуи для этой «малины» — зальчик со столиками, где много картин. Докажешь, что ходили вы покуда на их территорию, а теперь хотите встретиться здесь с попрыгунчиками и с теми, кто от Кошелькова захочет присутствовать на этом совещании. Понял, Куренок?
Фартовый, вытирая рот полой очередной атласной косоворотки, поднял на него и так обычно красные, апоплексические глазки, а сейчас — вылупленные, как у тухлого окуня, изошедшие изнутри кровью, и кивнул.
— Идите отсюда, — показал на дверь Ревский.
Куренок сгреб с комода пиджак, растолкал застонавшего Фильку. Пахан приподнял верного «шестерку» из-за стола, Ватошный сумел встать на ноги. Они в обнимку выволоклись из комнаты.
После этого свидания с Ревским петроградские воры довольно скоро убедили Кошелькова включить в налетчики и попрыгунчиков. Как и настаивал Ревский, с теми дальнейшие переговоры должны были состояться в «малинной» гостиной Глашки.
Орловский отсиживался неподалеку от Сухаревского места, где происходили эти события, в комнатке неприметного дома, во дворе которого был отдельный ход на Самотечную площадь, издавна знаменитую трущобами, тянущимися от нее по Цветному бульвару к Грачевке и Трубной площади (по-местному — Трубе). Там теснились дешевые публичные дома, а в самых глухих дворах — грязные притоны, в которых заправляли беглые из острогов и с каторги «коты» с совершенно жалкими шлюхами. Точнее следовало бы их называть «марухами» — подружками воров или «хипесницами», под видом проституток грабящими пьяных. Зарабатывали они тем, что ночами завлекали на Цветном упившихся москвичей и вели в притон предаться постельным удовольствиям, но по дороге тех совсем для другого раздевали «коты». Раньше сюда по собственному почину никогда не заглядывали полицейские, а уж теперь милиционеры и подавно.