Борис, сидя в кресле перед его столом, польщен-но улыбнулся, оправил пиджак из букле в серую елочку и закинул одну ногу на другую в отлично выглаженных твидовых брюках цвета морской волны. Понимая, что москвичи давно уж навели в ПЧК справки о его персоне, а кое-кто из них, возможно, помнил о подвигах господина Ревского еще по императорским газетам, он небрежно кинул:
— Что же, опыт работы агентом немалый.
— Вот именно, Борис Михайлович. Уголовный мир, наверное, ненамного изменился в новых условиях?
— Верно, — оживленно подтвердил тот, как в разговоре специалиста со специалистом, — публика-то вся старорежимного, каторжного закала. Пришлось мне всего-навсего тряхнуть стариной.
Петерс, со скуластым лицом глядя с неподдельной любезностью, заметил:
— Знаю, знаю, что работа с уголовными не ваша стезя, а лишь случаи необходимости. В Петрограде, наверное, в основном приходиться заниматься непосредственно контрой?
— Конечно, Яков Христофорович, — широко улыбался блондин Борис, с предельно открытым голубоглазым лицом, хотя откуда-то берущиеся в таких случаях «внутренние» кошки скребли лапками у самого горлышка, при царском режиме одни противники были, теперь другие, но мне-то для сыска какая разница? Кого приказано ловить, того и поймаю, раз власти слово дал.
Умные и жестокие глаза Петерса сузились.
- Слышал я, что вы сильно помогли в раскрытии шайки преступников в наших рядах. Вот где, очевидно, Борис Михайлович, вам пригодился весь ваш обширный опыт?
Кошки изнутри вцепились Ревскому в глотку!
«Откуда он это знает? — лихорадочно простучало у него в голове. — Ведь выявил этих подручных начальника комиссаров и разведчиков ПетроЧеКи Целлера Бронислав Иванович Орлинский как комиссар Наркомюста! Мое участие «подставным» в известной лишь мне с ним той операции в «Астории» было выведено совершенно случайным. Орлинский постарался его скрыть в документации…»
Когда весной Орловскому пришлось затеять контрразведывательную акцию против Целлера, резидент узнал через Ревского о том, что такая же правая рука Целлера, как Петерс у Дзержинского, комиссар Густавсон, награбил на обысках золото. Белые разведчики решили уличить Густавсона на его продаже, чтобы скомпрометировать и иметь возможность шантажа также густавсонского командира Целлера. Для этого Борис «секретно донес» Густавсону, что по-прежнему связан со своими бывшими начальниками министром Хвостовым и директором Департамента полиции Белецким, желающим купить золото.
В момент передачи Густавсоном «рыжиков»-червонцев Ревскому в гостинице «Астория» в обмен на кучу денег якобы от Хвостова-Белецкого, туда, будто по наводке филеров утро, ворвался Орловский с сотрудниками розыска и запротоколировал происшествие. Потом это пригодилось Орловскому, чтобы отвести разоблачение Целлером перебросок Оргой офицеров через границу встречным раскрытием шайки его подчиненных — Густавсона с четырьмя другими чекистами, злоупотреблявшими хищениями на службе.
Истинную роль Ревского в этой многоходовой партии знал только Орловский, сделавший в «Астории» перед Густавсоном вид, что впервые увидел Бориса. И потом, когда густавсонская группа, от которой немедленно отрекся Целлер, на допросах клялась и каялась, никого, вроде, не осенило, что Орловский сумел уличить Густавсона не случайно при помощи филеров, а в результате совместно запланированной с Ревским провокации.
— У вас можно курить? — вежливо спросил Борис, чтобы выиграть время и подумать над ответами.
О, как не спеша доставал он свой серебряный портсигар, выбирал там хорошо набитую папиросу, пробуя ее постукиванием мундштука о тыльную часть кисти, потом искал в карманах спички, чтобы прикурить.
Петерс, с ухмылкой пододвинувший ему пепельницу, терпеливо ждал конца манипуляций. А когда Ревский, закурив, поднял на него сиявшие невинностью васильки глаз, Петерс дернул обычно сомкнутым ртом, немного обнажив нехорошие зубы, и отрывисто кинул:
— Я знаю, что вас привлек в операцию по комиссару Густавсону товарищ Орлинский.
Это была беззастенчивая, прямая провокация!
Бывший матерый агент его высокопревосходительства министра внутренних дел отрицательно закачал головой с удивленным лицом:
— Что вы, Яков Христофорович! Как чекист чекисту от всего сердца и служебного долга скажу, что я действительно был в этой истории, но вовлек меня туда именно Густавсон. Он, зная, что я когда-то работал на Хвостова с Белецким, стал просить меня продать им его золото, — смело валил он на расстрелянного комиссаришку, да и упоминаемые господа Хвостов с Белецким, никогда не ведавшие об этой операции, уже были на том свете.