— Я сразу подземным-то духом учуял твоего пахана. Все одно не жилец он был, ой, уже неживым. Глаза-то его как крутились, а? Лишнее он по земельке проходил, верь мне, Филя. Сила Куренка иссякла. А ты живи.
Ватошный сумел стряхнуть с себя оцепенение, схватил графин и хлебнул из его горлышка. Отдышался и хмуро проговорил:
— Мне, значит, жить разрешаешь?
Поднял палец Гроб:
— Только об одном прошу — не плюй на Мамку-Земельку!
— А пить-курить можно? — с надрывом выкрикнул Филька.
— Это, пожалуйста. Главное, чтоб не плевать, не оскорблять земельку.
Филька поглядел на труп Куренка, столь странный без привычной верхней оконечности. Перевел глаза на попрыгунчиков, потер лапами лысину, словно приводил в порядок мозги.
Потом он спросил тихим голосом:
— Могу я идти?
— Иди и не забывай моих слов, — разрешил Гроб. Словно выпивший не один графин «бритвочки» Филя, сгорбившись, двинулся на выход покачиваясь, опираясь руками на столы. Но в дверях из зала вдруг окреп, выпрямился и рванулся в сторону, чтобы не попасть под пули попрыгунчиков.
Из этого положения Ватошный хотел стрелять и уже выхватил револьвер… Однако Заступ молниеносно, как городошную биту, метнул отточенную лопату! Страшный снаряд свистнул в воздухе и разнес острием череп Фильки.
Ревскому за стеной в непроветриваемой духоте стало плохо. Его затошнило и вырвало.
Гроб немедленно уловил эти звуки, приложил палец к губам и указал Заступу на стену, в отверстие которой снова уставился Ревский, вытирая рот носовым платком.
Заступ поднял свою лопату, и они с Гробом, крадучись, двинулись к коридору с дверкой, таинственно скрытой старой гардиной почти как в сказке о золотом ключике.
Чтобы она не стала такой же страшной, как «подземельно» сотворившееся в гостиной, Ревский набил нос кокаином и взвел курок револьвера.
Агент хорошо представлял, как попрыгунчики вошли в коридор. А где у его двери остановился каждый из них, он уловил обострившимся от подслушивания слухом, потому что Заступ поставил свой заступ там на пол.
Ревский через фанерную стену всадил в него свои первые пули. А потом бил, бил в направлении Гроба, пока не кончились патроны.
В наступившей тишине Борис услышал крики Глашки в гостиной. Открыл дверь и увидел на полу труп Заступа.
Агент бросился на улицу. Выскочив на Сретенку, Ревский попал в грохот револьверной канонады — чекистская уличная засада палила куда ни попадя.
— Кто старшой? — кричал Борис, размахивая своим мандатом.
К нему подбежал человек с пышными усами, на лохматой голове — ушанка, и стал рассказывать:
— Так что, выскочил этот жердяй наружу, а мы ему: «Стой, стрелять будем!» Он внезапно вежливенько эдак и говорит: «Не стреляйте, пожалуйста, я сдаюсь». Мы и идем на него кольцом, я — впереди…
Чекист смущенно замолк, потер нос и высморкался двумя пальцами в снег.
— Так что же? — торопил Ревский.
— То самое, — озадаченно проговорил этот, судя по всему, бывалый дядя. — Чертовщина и колдовство. Сглазил он нас и ушел!
— Что-о? — вскричал Ревский. — Ты чего плетешь? Ты какое имеешь право верить в чертей и колдунов? Партийный?
— Так точно, — сокрушенно отвечал тот. — Сам не знаю, товарищ, почему не помогло учение Маркса и Энгельса. Я как глянул в глазищи верзилы-то, словно и окостенел, руки не поднимаются, ноги не идут. И все ребята так же, спроси вон любого. Я ж видел — на кого орясина ни глядел, тот будто осекался.
Ревский ехидно осведомился:
— Как же вы все-таки осмелились стрелять?
— Это когда уж он дернул за Сухареву башню. Тут ровно все как опомнились. Ну и давай пулять, конечно, попусту.
Несмотря на то что упустили предводителя попрыгунчиков Гроба, агент ПЧК Б. М. Ревский за проведенную операцию был отмечен личной благодарностью председателя ВЧК Ф. Э. Дзержинского. В связи с этим МЧК пошла навстречу стремлению товарища Ревского изучить условия содержания заключенных при советской власти и разрешила ему пройти чекистскую стажировку в Бутырской тюрьме. Таким образом, неожиданные проявления арестантской воли господина Манасевича-Мануйлова отныне опекались надежным образом и со стороны белой разведки.
Резидент Орловский отбывал в Петроград, так и не зайдя на Лубянку. Ему нельзя было больше испытывать судьбу в общении с Петерсом, о последнем конфиденциальном разговоре с которым Ревский детально доложил деникинскому агентурщику.
НЕМЦЫ И МОРЯКИ
Глава первая