Неосвещенные фонарями черные ледяные ночи в снегах и вьюгах властвовали городом будто и днем, хотя в это время, например, в квартире хорошего ленинского знакомого, писателя Горького на Кронверкском проспекте оживленно толпились просители. Тут были ученые, литераторы, актеры, художники, даже цирковые клоуны, закутанные в рваные шали, стучащие деревянными подошвами, подвязанными тряпками к опухшим ногам в дырявых носках. Они били челом, чтобы Горький подписал свидетельство о благонадежности, прошение на выдачу калош, аспирина, очков, билета в Москву.
Один из таких интеллигентов заглянул и к Орловскому на Фонтанку. Сначала он то ли стучал, то ли скребся ослабевшей рукой в дверь его кабинета. А когда после троекратного приглашения войти открыл дверь, то как-то «ввернулся» в комнату. Окоченевшие, изможденные ноги его не слушались и словно шли «вперед» тела.
Под мышкой посетителя торчало нечто завернутое в марлю, на испятнанном болезнями и стужей лице хорошо различалось только пенсне.
Он стащил с седой, редковолосой головы меховой «пирожок» и представился:
— Заведующий школой номер пять Первого Городского района Петр Кириллович Шатский. Я, видите ли, пошел прямо к товарищу Крестинскому, которого хорошо помню еще по его выступлениям в Думе в 1907 году, но его не оказалось на месте. Так, может быть, вы поможете? Мне сказали, что вы тоже юрист с дореволюционным опытом.
— А в чем дело?
Шатский примостил сверток на угол стола, развернул его, там оказался кусок мяса с торчащей костью.
— Полюбуйтесь, — с отвращением произнес он, — это человечина. Купил на Сенном рынке «с косточкой» и опознал в ней человеческую. Я медик по образованию.
— Садитесь, Петр Кириллович, — ободряюще сказал Орловский, — а это уберите.
— И вы — «уберите»? Я только что с Гороховой, там пригрозили расстрелять!
Он шваркнул кусок на пол, схватился ладонями за лицо, согнулся и заплакал.
— Как вы оказались в ЧеКе? — спросил Орловский.
— Сам туда пошел, наивный болван, — забормотал Шатский, поднимая голову, не вытирая слез, заливших пенсне на покрытых коростой щеках. — Говорю им: «Эту человечину я купил на Сенном рынке. Прошу разобраться, кто туда поставляет «китайское мясо»?» А они мне отвечают: «Не надо шуметь, а то сам попадешь на Сенной…»
«Китайским мясом» называли трупы расстрелянных чекистами-китайцами. Им на Гороховой поручалась кровавая работа с тем, чтобы убитых отправлять из-за бескормицы на питание зверям в Зоологический сад. Но китайцы нередко утаивали трупы помоложе и продавали их через своих людей под видом телятины.
Шатский, пришедший в Комиссариат юстиции искать управу на ПЧК, очевидно, знал о былом противостоянии троцкистско-дзержинцев, к каким относились чекисты, и ленинско-зиновьевской группировки, в которую входил руководитель петроградских органов юстиции Крестинский. Действительно, еще весной Зиновьеву вместе с Крестинским и левыми эсерами едва не удалось закрыть ПетроЧе-Ку. Однако после разгрома летнего левоэсеровского восстания, осеннего начала красного террора безумием являлось не то, чтобы легально бороться против ВЧК, а хотя бы интриговать против нее в какой-то степени.
С любых точек зрения нельзя было вмешиваться в такие дела Орловскому в роли наркомюстовского комиссара, поэтому он повел разговор в сторону:
— Вас назначили заведовать школой?
— Мы с женой просто продолжаем свое дело, а власти пока нам это не запретили. До революции мы организовали и руководили одной из самых популярных в Петербурге гимназий и детским садом… Но теперь видим, что в системе школьного образования происходит разложение детских душ. Начальство настаивает, чтобы детям внушали беззаконие и принцип силы как права. А о непосредственном разврате учащихся вы знаете?
— Ничего не слышал по этому вопросу. Поделитесь, пожалуйста.
Петр Кириллович вздохнул, слезы уже высохли. Он снял пенсне, кончиком ветхого шарфа протер стеклышки, надел и пояснил:
— Женские гимназии, институты соединили с кадетскими корпусами и подбавили туда 14—15-летних уличных подростков, всё повидавших. Уже есть беременные девочки четвертого класса… Здесь ученикам полная свобода, а с другой стороны — строгое коммунистическое воспитание. Оно сводится к тому, что девятилетнего мальчика выпускают говорить на митинге, учат агитировать, пропагандировать. Самых способных подготавливают и к действиям в чрезвычайке. Берут на обыски — это «практические занятия». А что такое чекистский обыск, знаете вы, представитель юстиции, председатель Центральной следственной комиссии? — он опять заговорил истерически.