— Отсюда недалекая Садовая стала «Улицей 3 июля», — продолжил он. — И вот старушка спрашивает у милиционера, как пройти в «Пассаж». Тот отвечает: «Пойдете с 3 июля до 25 октября». А та: «Ох, это мне три месяца топать!»
Поручик Буравлев на советский анекдот даже не улыбнулся, его породисто-удлиненное, прямоносое лицо, весьма напоминало черты кавалергардского штабс-ротмистра де Экьюпаре.
Они пересекли «цифровой» теперь Невский, и ближе к Литейному Алексей указал на двор без ворот, пояснив:
— С приходом революции ворота исчезли.
Двор все же очистили от снега и недавно побелили сторожку, где, видимо, жил дворник с семьей. Зато здешний двухэтажный дом был серо-бурым, в пятнах от грязи, дождей, повсюду зияли «плешины» отвалившейся штукатурки.
— Кое-кто из жильцов разбежался, — продолжал Буравлев, открывая дверь парадного, — дворник и сдает помещения. Масса таких же пристанищ в Москве вокруг Сушки. Отчего их никто не освежает, не красит, не меняет по фасаду водосточные трубы? Да все уже с 25 октября 1917 года начали говорить, что теперь имущество безвладельное — наше, народное, и к нему без комиссарского разрешения не подступай! Хозяева к собственности и не подступали, не платили арендной платы и квартиранты. Жили и ждали. Чего?
— По-моему, новые советские хозяева с жильцов слупят за прошлое, возьмут и за текущее.
— Я тоже так думаю. Однако и не в этом дело сейчас, а «самый сурьез», как наш дворник говорит, в выгребной яме. Она давно забита доверху, все нечистоты и мусор жильцы валят на землю вокруг нее. Сейчас это быстро замерзает, но что будет весной? А крысы и теперь проходу не дают, отбиваемся от них палками.
Они прошли в комнату с печкой-голландкой, тут стояла старинная деревянная кровать с одеялом, обшитым массой разноцветных лоскутков, с горкой подушек чуть не до потолка, стол, табуретки. Из буфета Алексей достал чашки, запалил самовар с вытяжной трубой через форточку.
Артиллерийский и гренадерский поручики сидели до сумерек за чаем, попивая его с драгоценным, расколотым на мелкие кусочки рафинадом. Чего только ни вспоминали, особенно минувшую Великую Отечественную войну 1914–1917 годов, называвшуюся так в отличие от Отечественной войны 1812 года против французов.
Алексей пробивался в Финляндию около крупной пограничной железнодорожной станции Белоостров и попал под пули красных пограничников уже на льду протекавшей там реки Сестры, отделяющей РСФСР от Финляндии.
— Может, это и к лучшему, — говорил резидент. — Мой самый молодой, энергичный агент, известный вам под кличкой Серж Студент, теперь надолго застрял в Москве, а тут новой работы непочатый край.
Он рассказал Буравлеву свою разработку против ПетроЧеКи, в результате которой требовалось собрать сведения о самой Яковлевой. И так как комиссаром Гольгинером занялся Могель-Ванберг, на долю нового агента Орги лег бывший флотский офицер Знаменский, указанный из Гельсигфорса де Экьюпаре через Морева как некая ключевая фигура в окружении Гольгинера, а значит и в яковлевском.
Лейб-гвардии гренадерский поручик Буравлев приступил к своему заданию на следующее утро. Он помнил некоторые адреса однополчан в Петрограде, где с 1775 года после окончания войны с турками была постоянная стоянка их полка. Алексей направился по ним наудачу в надежде, что кто-то из гренадеров обязательно подскажет, каким образом в городе лучше искать таких же элитарных, как сухопутные гвардейцы, флотских офицеров.
Полдня Буравлев провел в безуспешных поисках однополчан, никого не было по старым адресам.
Напоследок Алексей заглянул на квартиру поручика Константина Мурашова, дверь ему открыла румяная молодайка и пригласила войти.
Гренадер прошел через прихожую в первую комнату, где не раз бывал у Кости еще до Великой войны, на которой потом они вместе дрались под Стоходом и Кухарами. Буравлев с сожалением осмотрел преобразившиеся стены, где когда-то в дворянско-офицерском стиле висели рамочки с портретами мурашовских родственников и знакомых, картины и оружие. Теперь все пространство было заляпано рыночными ковриками и самодельными вышивками.
— Чего оглядываете? — спросила бабенка. — Глядите, куда крест класть с поклоном? Нету божницы, мы с мужем — сочувственные, в партию пишемся. А чтоб сумленья не было у контроля, Кузьма снял Пресвятую Богородицу и Господа нашего Благословляющего. Даже для чистоты сердца и лампадку разбил. Сказывает: «Ни к чему оно. Наша взяла на веки вечные. Так молись, ежели охота».