— Извините, — сказал Буравлев. — Тут раньше жили другие люди.
— Какие ж именно? — вперила в него взгляд голубых зенок хозяйка. — Немало тут контры ЧеКа постреляла.
— Извините, — повторил он и пошел к дверям.
Когда вышел в коридор парадного, заметил, что по нему метнулась на выход какая-то тень. Поручик в кармане казакина взвел курок револьвера и осторожно шагнул на улицу. Там никого не увидел.
Буравлев прошел до ближайшего угла, свернул за него, и тут сзади послышались торопливые шаги. Он обернулся, мальчишка в старой гимназической шинели стоял перед ним и глядел чистыми глазами.
— Простите, — заливаясь румянцем, сказал мальчик, — вы приходили не к господину гвардии поручику Мурашову? Я, простите Христа ради, случайно услышал, проходя мимо приоткрытой двери, что вы разыскиваете старых хозяев этой квартиры.
Гренадер оглянулся, нет ли рядом прохожих, и с улыбкой спросил приглушенно:
— А отчего тебе кажется, что я ищу поручика Мурашова?
— У вас выправка такая же. Что я, не знаю, как держат строй лейб-гренадеры!
— Да, мне нужен Мурашов.
У мальчишки многозначительно свелись бровки к тоненькой переносице, он почти шепотом произнес:
— Идите на 4-ю Линию, дом пять и спросите Огла-шова. Господин поручик там живет под этой фамилией.
— Спаси Господи, — поблагодарил его Буравлев.
Костя Мурашов оказался по этому адресу. Занимал он здесь в перенаселенной квартире только комнатку. Такой же силач, как Морев, он с радостью мял в объятиях однополчанина, пока тот сам не вырвался.
— Гимназист тебя направил? — переспросил Костя гостя, обрисовавшего мальчишку. — Это Митя Беренс, бывший мой сосед. Сын капитана первого ранга, командира эскадренного миноносца «Порывистый». После революции его отец служил у красных начальником Морского генштаба военно-морских сил под командой адмирала Щастного. В августе расстрелян вместе с адмиралом по обвинению в подготовке контрреволюционного выступления минной дивизии.
— Постой. Да ведь Щастный с февраля по май совершил Ледовый поход уводя от германцев более двухсот кораблей и судов Балтфлота из Ревеля, Гельсингфорса в Кронштадт, — проговорил Буравлев, снимая казакин, осторожно кладя его с револьвером в кармане на сундук у двери.
— Совершенно верно. Этим он спас для красных флот, но не выполнил какой-то приказ комиссара по военным и морским делам Троцкого. Тогда адмиралу и его окружению вменили связь с иностранными разведками. И в результате не по закону, а по «революционной совести» Верховный трибунал вынес ему первый смертный приговор в истории советской республики за «государственную измену». До нынешнего красного террора, когда без излишних объяснений казнят за классовую принадлежность, все преступления подводились под эту «измену» или под «спекуляцию».
Они сели на диван. Буравлев вспомнил:
— Какая радость охватила всех, когда после февральской революции правительство уничтожило смертную казнь. И как насмеялась над нами действительность!
Поручик Мурашов уточнил:
— Вот-вот, так же продолжали думать и потом. Когда Щастного приговорили казнить, присутствующая в трибунальском зале публика застыла от удивления, потом воскликнули: «Какая смертная казнь? Ведь она отменена съездом Советов!». Бросились к Крыленко, который являлся государственным обвинителем Щастного. А тот: «Чего вы волнуетесь? Щастный не приговорен к смерти. Если бы его приговорили, то председатель прочел бы: «Щастного приговорить к смерти». А председатель огласил: «Щастного приговорить к высшей мере социальной защиты», — а это не одно и то же». В ближайшие 24 часа адмирал был расстрелян. Когда кончали с отцом Мити, так уже не церемонились.
— Очень уместно, Костя, что ты в курсе флотских дел, так сведущ. Мне надо тебя кое о чем расспросить.
Мурашов закурил, положил ногу на ногу:
— Пожалуйста. В связи с некоторыми обстоятельствами я действительно вращался в среде моряков. Знаешь, как эта каша началась в Кронштадте?
— Откуда же? Я москвич, и долгое время не виделся ни с кем из наших. А недавно пал смертью храбрых у нас на Сухаревке в перестрелке с чекистами Иван Иванович Морев. Он был в Белом Деле. И теперь я встал на его место в строй.
Лейб-гренадер Мурашов загасил папиросу, поднялся, расправил богатырские плечи и трижды перекрестился за упокой души капитана. Потом достал из шкапчика бутылку водки и стаканы, стал собирать на стол закуску.
— На меня не рассчитывай, — заметил Алексей, — теперь в рот не беру.
— И за помин господина капитана не выпьешь?