Александр одобрил план и расположил силы русских соответственно, но тут же развернулась кампания по оказанию на него давления с трех сторон. Аракчеев и Барклай де Толли осудили теорию Фуля так же энергично, как поддерживали ее немецкие эмигранты тактики, а Багратион в случае претворения в жизнь этого плана предрекал катастрофу.
Еще одна политическая группировка настаивала на том, чтобы царь сам возглавил армию и вел войну.
Однако воспоминания об Аустерлице и Фридланде еще слишком явственно вставали перед внутренним взором Александра, хотя его сторонники, казалось, уже забыли о них. Он отказался от их предложения.
Четвертая политическая клика из его окружения потребовала, чтобы он заключил мир с Наполеоном как можно быстрее, и эту группу возглавлял его брат Константин. Благодаря своему такту и политическому умению Александру удавалось не опускаться до бушевавших вокруг него ежедневно ссор и раздоров. Поддерживая Фуля, он внимательно прислушивался и к его соперникам. Царский иммунитет позволял ему взвешивать достоинства каждого аргумента, прозвучавшего на многочисленных совещаниях.
Он поддерживал Фуля и при необходимости будет продолжать поддерживать его и дальше, но сначала необходимо вынудить Наполеона совершить агрессию, что поставило бы его в положение ответственного за развязывание войны.
Французский посланник генерал де Нарбонн был встречен с исключительной любезностью и отослан назад с ответом, что царь не имеет желания проливать кровь, но никогда не согласится с тем, что может быть сочтено бесчестием для его страны.
– Все штыки в Европе, – добавил он, – если бы они были сконцентрированы на моей границе, не поколебали бы мою решимость.
После этого наступила тишина, зловещая тишина, а аристократы Вены соперничали в это время друг с другом в попытках воздать большие почести Александру и его свите, спорили о лучшем способе побороть французов. Раздавались даже такие голоса, которые утверждали, что Наполеон вообще не будет наступать.
Вечером двадцать четвертого июня Александр присутствовал на балу в доме местного помещика. Это было блестящее собрание, которое украшали необычайно хорошенькие женщины, и император впервые на протяжении нескольких недель получал настоящее удовольствие. Он чувствовал себя расслабленным и веселым, на несколько часов тень надвигавшейся войны и проблемы, связанные с ней, отодвинулись на второй план. Даже Аракчеев, разговаривавший с группой офицеров в углу огромной комнаты, где проходил ужин, улыбался. Звуки музыки, доносившиеся из зала, смешивались с голосами и смехом; Александр рассеянно прислушивался к ним, не забывая в то же время отпускать комплименты восхищенной группе польских дам.
Он заметил, как в гостиную вошел Балашов, и неожиданно вспомнил о Сперанском и о той ночи, когда Балашов арестовал его. Сейчас Сперанский находился в Перми, приговоренный к пожизненной ссылке… Он все еще продолжал писать письма, прося о милости, письма, которые так и оставались без ответа и поток которых скоро должен был прекратиться, так как его тюремщикам было приказано отобрать у него перья и бумагу. Балашов пробирался к царю. И в этот момент Александр разглядел выражение его лица.
– Простите, позвольте мне удалиться на одну минутку, – сказал он, обращаясь к ближайшей из стоявших с ним женщин, и быстро направился навстречу шефу полиции.
– Ваше величество. – Балашов поклонился ему и огляделся. – Мне нужно с вами поговорить.
– Что случилось? Говорите тихо, нас никто не должен услышать.
Балашов прошептал что-то на ухо склонившемуся к нему Александру, и, когда царь выпрямился, лицо его заметно побледнело. В сопровождении Балашова он вышел из комнаты; через несколько минут были вызваны Аракчеев и сменивший Сперанского адмирал Шишков.
Ранним утром этого дня передовые отряды Великой армии пересекли Неман и вторглись в Россию.
Через Неман были переброшены понтонные мосты, и три огромных колонны французских войск форсировали его вблизи города Ковно. От одного полка, вступившего на русскую землю, к другому неожиданно пронесся все усиливающийся гром приветствий, когда Наполеон появился на коне и переехал на нем через мост. Шум все усиливался и достиг высшей точки, когда он ступил на берег и застыл на минуту, подняв в приветствии руку.
Люди валом валили через мосты, колонны вытягивались и покрывали собой дороги. Тяжелые повозки сталкивались, покачивались и съезжали вниз на берег; в них везли снаряды, одежду, лекарства, продукты и всяческие другие припасы. За ними следовало и другое оснащение. А пока французские войска могли снабжать себя тем, что встречали на своем пути.
Уже после нескольких часов, прошедших с начала нашествия, стали ясны две вещи: в радиусе нескольких миль не было ни одного русского солдата, а сама страна представляла собой песчаную пустыню. Проселочные дороги были уничтожены проходившими людьми и лошадьми; для животных не было нормальных пастбищ, а императору и его войскам негде было укрыться.
Но приказ о выступлении был отдан, и медленно все это скопище людей начало двигаться по направлению к своей цели – Вильно, где их наверняка ждал для битвы царь. Но когда они дошли до Вильны, то обнаружили, что русские отступили.
В деревне Риконти разведчики привели русского дворянина, который называл себя посланником царя. Это был Балашов. Его отвели в штаб Наполеона, где он передал протест Александра против вторжения в его страну без объявления войны. Наполеон набросился на дворянина, оскорбляя его и угрожая ему в самых ужасных выражениях, но Балашов уставился в пол и, казалось, ничего не слышал. Его молчание и то, в каких выражениях было составлено послание Александра, довели Наполеона до крайней степени ярости.
– Где дорога на Москву? – внезапно закричал он.
Балашов поднял глаза и равнодушно посмотрел на него.
– Вопрос вашего величества ставит меня в затруднительное положение. У русских есть поговорка, как, впрочем, и у французов, что все дороги ведут в Рим. Чтобы добраться до Москвы, нужно выбрать ту дорогу, которая вам нравится. Карл XII шел через Полтаву.
Наполеон проглотил комок. Полтава, где шведские захватчики были уничтожены Петром Великим в 1709 году, Полтава…
Он повернулся и вышел.
Балашова провели через посты французов и отправили назад к царю.
Александр вместе с основными русскими силами, возглавляемыми Барклаем де Толли, отступал к Дрисскому укрепленному лагерю в соответствии с официальным стратегическим планом. Багратион с меньшими силами, состоявшими из двадцати пяти тысяч человек, ждал в Волынской губернии. Если бы французы подошли достаточно близко, чтобы атаковать Барклая, Багратион ударил бы с флангов.
За собой армия российского государя по его личному приказу оставляла сожженные поля и деревни. Ничего не оставлялось захватчикам. Враг должен был попасть в тлеющую пустыню, оставленную людьми, которых согнали с мест собственные войска. Любое возможное укрытие разрушалось, скот угоняли или забивали.
За время своего длинного марша к Дрисскому лагерю Александр проезжал через руины городов своей родины, через деревни, дым от которых поднимался в летнее небо, через золотые поля пшеницы, вытоптанные его собственной кавалерией, мимо забитых колодцев, останков коров и лошадей, гнивших под горячим солнцем.
– Пустыню, – пообещал он, – где ничего не растет и не движется, застанут солдаты Бонапарта. Они ничего не получат с русской земли.
Внешне не было заметно, чтобы картины разорения, трогали его. Александр ничего не чувствовал, потому что он не смел позволить себе этого. Невидящими глазами он смотрел на сцены разорения и нищеты, понимая, что его войска обрекали крестьян на голод и смерть. Царь с безразличием осознавал, что русские солдаты, подобно захватчикам, грабили и насиловали. Теперь для него ничто не имело значения. Если понадобится, он разрушит всю Россию, но не оставит в пользу французов ни зернышка, ни одной целой стены.